Некоторое время я вынашивала план подкараулить в подъезде почтальона. Я видела его как-то раз – совсем мальчишка и, как мне показалось, симпатичный. (Мы жили на первом этаже, что делало план вполне реальным). Вечерняя почта приходила около восьми часов, очень удобно. Но за минуту до часа-икс мама заметила, что я стою у дверного глазка накрашенная, в своих единственных праздничных туфлях, лакированных, на каблуках, – и мысль пришлось оставить как чересчур громоздкую.

Я знала, что многие мои ровесники ищут себе друзей по переписке – через газеты, журналы и прочие молодёжные издания. Особо удачливые находили, после чего основной статьёй их досуга становилось мучительное ожидание. Заветное письмо могло идти сколько угодно – несколько дней, неделю, а то и месяц. Особенно если речь шла о друзьях из других республик или даже стран, что считалось весьма респектабельным. В чём-то я им даже завидовала, но не могла похвастаться столь героическим терпением.

Мальчики из класса отпадали, мы были слишком давно знакомы. То же касалось и мальчишек со двора, а также пионерского лагеря «Солнышко», где привычный контингент почти не менялся, а только некрасиво взрослел из года в год. Да, честно сказать, я и сама никому там не нравилась.

***

Зато именно там, в лагере, меня второй раз в жизни настигло творческое вдохновение. Ты, наверное, и сам не раз видел, как мало-мальски высокое руководство перенимает манеры текущего главы государства. (Равно как и мелкие подчинённые копируют своего ненавистного начальника: разные словечки, приколы, так же говорят через губу, щёлкают пальцами и т.д.)

В конце 80-х бессменный директор «Солнышка» Семён Семёныч довольно успешно косплеил Генерального Секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачёва. И я даже не про мелкие речевые особенности, вроде округлого говорка и общего добродушия, это уж само собой; но гораздо сильнее удавались ему поведенческие эффекты. Например, у него была фишка: подкрадываться к мелюзге и какое-то время наблюдать, как они играются, – а потом, когда те заметят и бросятся врассыпную, ухватить за штаны самого нерасторопного и ещё минут пять допрашивать: как тебе тут, дескать, живётся, не обижает ли кто?.. Это он так спускался в народ.

А однажды на рассвете нас разбудил сигнал тревоги и мы, повскакав с коек, кто в чём побежали на линейку, не успев умыться и как следует застегнуть что у кого было. А на трибуне уже стоял Семён Семёныч с большим пакетом в руках. Он объявил, что в нашем лагере произошло ЧП – в первом отряде засорился женский туалет и, когда сантехники полезли его прочищать, то обнаружили там вот что…

Директор сунул руку в пакет и извлёк оттуда какую-то тряпку. – Вот посмотрите, колготочки эластичные бежевые… Кто хозяюшка? Вот ещё колготки, в сеточку… Чьи, никто не признаётся? А вот трусики беленькие, кружевные… Никому не нужны?

Погрустнев, Семён Семёныч резюмировал:

– Видно, девушкам из первого отряда лень стирать своё нижнее бельё. Проще спустить его в унитаз. Ничего, мама новое купит. А мамы ваши, между прочим, спины гнут на вас, чтобы на эти трусики заработать. Нехорошо…

Кличка у него в народе была Цап Царапыч. Во мне же это свойство двойного имени, наоборот, вызывало странное ощущение родства – товарищ по несчастью, почти брат, такая же, как и я, жертва тупых отцовских амбиций.

Он-то и стал моей новой музой. Впервые за всю свою скучную лагерную жизнь я не зачёркивала дни в самодельном календаре, а с упоением творила искусство. Это оказалось очень увлекательно; остановить меня смогла только подоспевшая своим чередом оргия королевской ночи, едва не утопившая нас всех в реках зубной пасты, губной помады и чернил.