Близкие мне люди полным именем меня называли очень редко. Институтские друзья мамы нарекли меня коротким одесским именем, как им казалось, производным от Ярослава – Савва.

В Одессе в те годы из любого, обычного на слух имени делали артистическое прозвище, псевдоним. В эти имена всегда вкладывался необычайный южный колорит этого города. Немного солнца, немного поскрипывающего песка на зубах, немного разбоя, чем славилась тогда Одесса, немного Привоза – и готово имя, которое совсем отличается от того, что в паспорте записано. И все местные в разговоре всегда знали, о ком идет речь. Этот город так и называли – большой коммунальной квартирой. Не из-за того, что он беден или нецивилизован, а потому, что здесь все друг друга знали или «немножичко слишали». Судьбы переплетались подобно замысловатому узору. Георгия здесь звали Жоржик, Гарик, как угодно, но только не как везде – Гриша. Марию звали Муня, Мурка, Мусечка, Елену – Лялечкой, Алексей вообще мог стать Яковом, а имя Фира, вы сразу и не сообразите, от какого производное. Так и я обрел свое имя, я стал одесситом Саввой.

Магия этого города в течение жизни притягивала меня. Я понял одно – у каждого человека есть свой город для счастливой жизни. У меня это была Одесса. Я все время возвращался на юг, к морю, и именно здесь обрел счастье после тяжелых испытаний.

– Мы тебя отстояли! На следующее утро мы были у декана всем курсом! Тебя не отчислят, тебе позволят учиться, а мы все, как и обещали, будем помогать тебе с малышом. А еще тебе выделят бесплатный обед, – на пороге квартиры родителей Анастасии стояли ее студенческие подруги, которые делили с ней комнату в общежитии и наперебой кричали новости.

Общежитий построено было мало, и мест в них совсем не хватало студентам. В небольших комнатах стояло по пять кроватей, а живущих студентов десять, по два человека на кровать. Из положения выходили просто: ночевали по очереди. Стипендию никому не платили, и все студенты работали, и чаще всего в ночную смену, поэтому кровать делили также посменно. Одна девушка уходила на работу, другая ложилась отдыхать. Весело и дружно. Когда комендантша выгнала Настю, все на следующий же день были у декана, потому что не могли позволить лучшей студентке курса бросить свою мечту. Они все знали, как сильно она хотела стать учителем и как упорно к этому шла.

У Насти выступили слезы на глазах. «Спасибо, Господи! – подумала она, – за то, что я плачу в последнее время только от счастья». Как будто почувствовав, что немного и о нем подумали, на руках Насти зашевелился, по-особенному посапывая и покряхтывая, малыш.

– Дай мне подержать! – в один голос вскричали подруги. От их резкого вскрика я уже разошелся не на шутку. А они все вместе засмеялись.

Мама вернулась в институт, продолжила учиться, а я наслаждался большим количеством нянек. Думаю, именно с тех пор женский пол во мне души не чаял.

Особенной была встреча у мамы с человеком, который выгнал ее в ту холодную зимнюю ночь на улицу. В день возвращения Насти она привычно не вышла из своей комнатки, хотя студентки шумели и смеялись в коридоре на проходной. Обычно на такое Марфа Васильевна реагировала молниеносно, бранясь и разгоняя веселящихся девушек. Не встретила мама ее и в ближайшие дни, и в свойственной ей манере расспрашивала подруг, где же Марфа Васильевна, не заболела ли, не выгнали ли с работы.

– На месте ведьма. Может, стыдно просто ей, – отвечали соседки, зло улыбаясь.

На день пятый после возвращения мама решила навестить комендантшу. Она как раз возвращалась со мной с дневной прогулки, на которую спешила каждый день после пар. Набралась смелости и сделала то, чего никто не совершал из жильцов общежития до этого. Она постучала в дверь Марфы. За дверью послышались шаги по направлению к двери, но никто не открыл. Настя снова постучала, уже настойчивее. И снова никто не открыл. Мама заговорила.