Менассия взял себя в руки и удалил жалость к деду из своего сердца.
– Мои стражники и люди первосвященника докладывают, что ты, дед, критиковал власть и хулил священный закон Моисеев, тем самым подняв руку на самое святое, что у нас есть! А справедливость не знает милосердия и родства!
Царь кашлянул и спросил Исаию:
– Скажи мне, признаёшь ли ты закон Моисеев, который мы называем Торой?
Исаия кивнул.
– А признаёшь ли ты Моисея величайшим пророком, который когда-либо жил на земле?
Исаия опять кивнул.
– Но вот сказал Г-дь Б-г наш, устами Моисея, учителя нашего: «Ибо не может человек увидеть Меня и остаться в живых». Это записано в книге Исхода. В главе 33, в 20-м стихе. А ты противоречишь ему! Ты сказал: «Я видел Г-да, сидящего на троне, высоко». Это записано в книге твоих пророчеств, в 6-й главе. Как же ты это объяснишь? Ведь здесь противоречие и оскорбление веры! А оскорбление веры карается смертью!!!
Менассия безумно огляделся по сторонам и продолжил:
– И власть царскую ты в толпе хулил! И к переменам взывал! Как смел ты это делать?!
– Не хочу тебе отвечать! Ты глуп, внук мой. Тебе суждено меня убить в любом случае. Так убей уже меня по неведению! Хотя бы это будет убийство по ошибке, а не преднамеренное!
Менассия вскочил с трона и сбежал вниз. Он выхватил копье у стоявшего рядом солдата и воткнул его в рот своему деду.
– Умри же, проклятый злодей, возомнивший себя более святым, чем Моисей! Умри за твой поганый и лживый язык, столько раз напрасно очернявший народ наш!
Пророк упал на пол, и его кровь залила подножие царского трона[63]…
Шолом закричал и проснулся. Его сердце бешено колотилось, а в голове застряла одна мысль:
– Все пророки умирали в борьбе за справедливость и благополучие бедняков!
Он открыл глаза и увидел большого паука висевшего высоко над ним. Он тяжело вздохнул и, повернувшись на другой бок, снова заснул.
Сцена 5
С большими сложностями, переодетые в гражданскую одежду, Виктор Слуцкий, Павел Блинов и Роман Козярский наконец-то прибыли в Екатеринодар. Город выглядел, как и положено прифронтовому городу. Везде, куда ни падал их взгляд, виднелись только люди в военной форме. Солдатами и офицерами были заполнены все улицы, рестораны и гостиницы. Троица через комендатуру города с большим трудом получила комнату, где они и заночевали на неудобных и скрипящих койках.
На следующее утро Блинов пошел узнавать о том, как и где можно начать службу, а Виктор остался с Ромой. Они вышли в город. Перекусили и вернулись к двум часам назад.
Блинов пришел усталый и помятый.
– Все будет путем! – выпалил Блинов. – Встречался с офицерами. Был в комендатуре. Нашего чёрта видел. Записаны мы все к генералу-майору Врангелю[64]. В его формирующиеся войска…Такие дела…
Тут Блинов замялся и, прикусив губу, сказал Роме:
– Ром, будь добр, на пару минут, оставь меня с Витей. Надо кое-что обговорить с глазу на глаз.
Рома встал с табуретки, на которой сидел всем своим полным, мощным телом, и, пожав плечами, добродушно вышел в коридор. Блинов снял фуражку, обнаружив, свежепостриженную русую голову. Из кармана кителя он вытащил носовой платок и вытер вспотевший лоб и красную влажную шею. Расстегнул душивший его ворот, обнаружив уже успевший испачкаться воротничок.
– Тут это, вот что, Витя. Да ты сядь… Дело такое. Проблема одна есть. Но мы её уладим. Но она есть, и нужно твое согласие.
Виктор сел напротив Паши и внимательно посмотрел на него. Он покрутил свой черный, закрученный кверху ус и прошелся пальцами по отрастающей эспаньолке.
– Слушаю тебя, Паша, – промолвил он.
Блинов посмотрел на него своими добрыми голубыми водянистыми глазами и сказал: