– Ты будешь нужна мне, – сказал я, прекрасно понимая всю несостоятельность этих слов. Но я должен был их сказать.

– Тебе? Да, конечно. Собственно, только поэтому-то я ведь и еду. Но, Влад, ты же знаешь, я не жена, вернее, я не только жена. Кроме любви, кроме семьи есть еще Дело, которым я занимаюсь. Тебя еще не было у меня, а Дело уже было и было давно.

Ну что я мог на это сказать?

– Прости.

– Что? Да нет, это я должна просить прощения за то, что порчу тебе настроение. Просто я хотела проверить, правильно ли понимаю ситуацию. Оказывается, правильно. Извини.

Я обнял ее за плечи. Глаза у нее были сухие, это точно. Только кто знает, что творилось в ее душе…

Если бы мне пришлось отказаться от своей работы это было бы немножко похоже на смерть. Имел ли я право просить ее об этом?

Впрочем, ведь она сама делала выбор, я же ее не заставлял…

Ага. Только поставил в такое положение, из которого не было никакого другого реального выхода. Не могла же она меня бросить.

Хотя почему это не могла?

– Да еще по нашим буду скучать, – тихо произнесла она. – Ты появился позже, ты не знаешь, сколько всякого у нас было. Ведь они мне как семья… Даже Аркаша с Жанной. Черт! Никогда бы не подумала, что скажу что-нибудь в этом духе.

Я разжал объятья, сказал, выталкивая слова из глотки, как прокуренный воздух из легких:

– Может быть, тебе стоит остаться? В конце концов, ты еще ничего не обещала.

Она чуть-чуть улыбнулась.

– Да нет, я все решила. Пускай уж это будет мой личный подвиг. Уезжали же в Сибирь жены декабристов…

Внезапно стало очень больно – почти физически, душа пылала, как воспаленное горло или лицо в бреду.

– Ты обиделся? Черт, ну что же я за дура такая бесчувственная… Ну прости, прости, зайка, я не буду больше. Ну вот, я же люблю тебя и я с тобой, и всегда буду с тобой, что ты, любимый мой…

Было очень стыдно: она утешала меня, как нянька, ухаживала за мной, а я эти ухаживания, утешения, кашку жиденькую, пюрешко сладенькое – принимал. В то время как сам лишал ее всего, что ей дорого и любимо, и близко, и даже не знал, сумею ли предложить взамен что-либо достойное… Предложить хоть что-то…

Было стыдно.

Глава пятая

В серые безлунные ночи…

Клара

Сизой струйкой несбывшихся фантазий поднимался к потолку дым, серебристыми колечками моей меланхолии звенел CD-проигрыватель, а я сидела, скрестя ноги, на диване и тупо пялилась в ободранную в самом что ни на есть подлинном андеграундном стиле стену. В принципе, можно было бы также тупо пялиться в зеркало, но, во-первых, оно висело на другой стене и, дабы узреть свой усталый лик, пришлось бы потратить энное количество килокалорий энергии, чего оно явно не стоило, а, во-вторых, любоваться на себя в зеркале меня, откровенно говоря, не тянуло нисколько. Была еще, правда, альтернатива в виде запыленного телевизора, но прельщала она меня даже меньше первой, если, конечно, вообще такое возможно.

У меня была депрессия. Не совсем уж жестокая, без принародных криков-воплей: «Ах вы, сволочи, видеть вас всех не могу!» – и битья посуды о головы случайно подвернувшихся соратников, а такая, нормальная, средней тяжести и в то же время в самый раз для того, чтобы выть на луну, писать мрачные стихи о смерти или просто вот так, скрестя ноги, пускать в потолок струйки сизого ядовитого дыма.

Надо, однако, признать, что из всех возможных вариантов я все же избрала наименее травматичный.

И это хорошо.

Практика, видимо, сказывается.

Как же он там выразился? Совершенно из головы вылетело, надо же…

Что-то про самооценку, кажется. Неприятное. Столь же едкое и ядовитое, как режущий глотку сигаретный дым.