Они остались в тамбуре, Лиза прижалась спиной к подрагивающей пластиковой стенке, а Вуди рядом привалился плечом. Когда они стояли так близко, невозможно было не заметить, что Лиза чуть выше его, и это огорчало ее дисгармоничностью. Ладно еще Пушкин с Натали перед зеркалом в Аничковом дворце на портрете кисти Николая Ульянова, восхитительная красота этой женщины искупала все… Но Лиза красавицей не была и сознавала это.

Тот же Пушкин написал будто о ней:

Нет, кожа у Лизы была вовсе не красной, а очень даже чистой и светлой, а вот все остальное сходилось – плоское лицо, просто блин, а не лицо… И глаза такие же круглые, до того светлые, что издали глазницы кажутся пустыми. Это ей, конечно же, Вуди сказал… Ему даже в голову не пришло, как он ее ранит.

Даже ее глупость, и ту Пушкин угадал сквозь века. Совершенный идиотизм! А как иначе назвать нелепую надежду на то, что «домик хоббита» станет для них с Вуди тем шалашом, в котором воцарится рай? Он уже собрался притащить туда своего друга, какого-то Ваню. Только представил, видно, как тоскливо будет жить с ней под одной крышей…

Лизе с трудом удалось подавить вздох – почувствует ведь, их лица почти соприкасаются. Он хоть замечает это?! Зачем вообще поддерживает общение с ней, если не видит никакого – даже весьма отдаленного – будущего? Мог бы выйти из того поезда, что свел их в одном отсеке плацкартного вагона, и затеряться в толпе у Ярославского вокзала. И Лиза не нашла бы его никогда… Да и каким образом стала бы искать? В тот день ей были известны только его имя и новое прозвище, придуманное ею, ни фамилии, ни номера телефона.

Но Вуди сам поймал ее руку и затащил в кофейню:

– Хоть нормального пойла хлебнем…

Лиза встрепенулась – он не сказал: напоследок! Это что-то значит? Это что-то значит!

Продолжая болтать так же оживленно, как в поезде, они выпили кофе, обменялись номерами телефонов, и Лиза сразу нашла его в «телеге», чтобы уж точно не потерялся. Отправила селфи, которое сделала наспех, потом жалела о том, что поторопилась, надо было хоть причесаться… Но побоялась, что Вуди сорвется с места, нырнет в пучину Москвы, и столица поглотит его целиком. Навсегда.

В метро их сразу оттеснили друг от друга, но Лиза не запаниковала – они уже не потеряются. Издали поглядывала на его редеющую макушку, едва торчащую из-за плеча спортивного парня, и думала с нежным удивлением: «Некрасивый… Чем он меня зацепил?»

И до сих пор не понимала этого: само существование Вуди противоречило всему, что было созвучно ее душе, ее природе. Нелепым взъерошенным галчонком, который немелодично выкрикивает грубости и готов продолбить ей темя крепким клювом, он ворвался в ее мир, где Лиза разводила райских птиц, плодя их своей кистью с завидным упорством.

– Краси-ивое, – тянул Вуди, взглянув на ее очередную работу, и ухмылялся, не оставляя сомнений в том, как примитивно все, что она пытается сделать.

В такую минуту Лизе хотелось стукнуть его по лбу чем-нибудь гораздо тяжелее кисти… Но уже в следующую он так трогательно строил голубые глаза, что ее рука тянулась погладить лысеющую голову. Что у него с волосами? Кто теряет их так рано? Не в Чернобыле же родился, в Сибири…

Не хотелось думать, будто Вуди так держится за нее лишь потому, что они – земляки и только друг с другом могут вспомнить детство в родном Челябинске, перебрать названия улиц, за которыми мгновенно вырастают дома, расстилаются клумбы, распахиваются двери кафешек, доносятся обрывки фраз и смеха, возникают причудливые уличные скульптуры. Остальных знакомых невозможно было увлечь в путешествие по чужому для них городу… Лизе тоже в радость стали такие мысленные прогулки, но она надеялась, что не только этим интересна лучшему другу.