– Не надо врать… я же вижу, как ты дрожишь! – сказала она и подошла поближе, чтобы зонт защищал не только её, но и меня.

– Зачем? – озлобленно спросил я, продолжая смотреть на тот далёкий свет.

Почему-то тогда в моей голове возникла мысль, совершенно противоположная всем тем, что приходили ко мне до этого. Она гласила, что теперь придётся справляться со всем самому, не ища доброты и понимания у прохожих. Казалось бы, ты хотел встретить простые человеческие чувства столько времени, а сейчас тебе буквально кладут их прямо на ладони – просто возьми и возрадуйся внезапному подарку. Но что-то внутри не даёт протянуть к ним руку, будто ничем не заслужил… или вовсе предал идеал, который двигал тобой последние несколько лет. Может, вторая личность, вырывающаяся из лап вечного сна, начала в бреду призывать к самоотверженной и героической жертве, а первая личность, ослабленная переживаниями и опустошающими ссорами, прислушивалась к этим наполовину разборчивым и, зачастую, бессмысленным фразам. «Увидев мёртвую пустошь, он стал мёртвым в следующую же ночь, и ожить не смог, даже когда оазис появился у его ног». Это всё равно что выпивать склянку с ядом, когда рядом бездыханное тело твоей возлюбленной. Да, Ромео?

Придавать всему происходящему вокруг романтические нотки – ещё один неисправимый дефект этого возраста. Это явление можно с одной стороны сравнить с чувством голода. «Если красивой истории не происходит рядом со мной, то я сам её нарисую» – так будет выглядеть приземлённый перевод моих мыслей, изложенных чуть выше. Но эта беготня не может победить ненасытность, она лишь ещё больше разыгрывает её. В результате перед глазами остаётся одна лишь немая пустота, в которой люди завуалированно просят почувствовать других в своих дешевых драмах.

– Если помочь человеку, то мир становится чуточку добрее! – сказала она очень радостно.

Мы были абсолютно противоположны друг другу, как свет и тьма, солнце и луна, добро и зло. И каждый из нас искренне верил в необъятность своей стороны в силу наивности и подросткового синдрома, способного нарушить все законы природы.

Тем временем дрожь по всему телу не утихала, а лишь усиливалась. Сжимать ладони в кулаки было очень трудно, и также тяжело было шевелить пальцами, убирать с глаз мокрые локоны.

– Так бывает только в сказках… – усмехнулся я с очень ясной ноткой высокомерия в голосе. – Здесь ты можешь делать что угодно, но никогда ничего ты не сможешь изменить!

– А ты пытался? – спросила она и взяла мою дрожащую руку в свои тёплые болезненно-бледные ладони.

А пытался ли я вообще хоть что-то изменить тогда? Нет, просто сидел и, жалуясь на несправедливость вселенной, наблюдал за течением реки под названием «Жизнь». Было ли у меня тогда право проявлять ненависть к тому прекрасному дождю, играющему на струнках души, и милейшему свету, что пробуждал истому? Конечно, нет, так же как и к людям, которые действительно беспокоились за меня и хотели чем-то помочь.

И это именно тот момент, когда маленькому человеку открывается иной ракурс. Это не мир шёл против одного бедного паренька, а сам паренёк шёл против всего мира. Пускай он не всегда справедлив, но зато в нём всегда есть место для прекрасного, эстетичного и душевного. Главное, начать поиски, хотя бы попытаться.

Но мне тогда не хватило храбрости принять эту мудрость… да и сейчас местами мне также трудно находить радостное в печальном.

Я не помню, что ответил ей тогда. В принципе многого не помню о том дне: её наивных, детских советов, её монологов, отвлечённых от грустных тем, своих мыслей в то время, даже истинной причины, из-за чего произошла та ссора между мной и родителями. Сейчас мне легче сказать, что мы просто встретились в толпе, чем на полуразрушенном мосту, потому что верится больше в первое, чем во второе.