Тем не менее в психиатрии необоснованные методы лечения встречались гораздо чаще, чем где-либо еще. Это объясняется тем, что до недавнего времени специалисты не могли прийти к единому определению ментального заболевания, не говоря уже о том, как подобные расстройства лечить. Если бы каждый терапевт был волен самостоятельно называть и описывать любое заболевание, то болезни отличались бы так же, как обувь: каждый сезон появлялись бы новые модели и расцветки. А если не знать, что именно лечить, то как можно назначить эффективное лечение? Многие из наиболее заметных представителей отрасли запомнились не своими положительными достижениями, а сомнительными методами лечения, несмотря на то что руководствовались они при их создании и использовании благими намерениями. Достаточно вспомнить животный магнетизм Франца Месмера, желчные таблетки Бенджамина Раша, лечение малярии Юлиуса Вагнера-Яурегга, инсулиношоковую терапию Манфреда Сакеля, терапию глубоким сном Нила Маклауда, лоботомию Уолтера Фримана, репаративную (конверсионную) терапию Мелани Кляйн и экзистенциальную психиатрию Рональда Дэвида Лэйнга.

Мне горько признавать, что ответственность за нынешнюю ситуацию всецело лежит на представителях моей профессии. Благодаря другим направлениям медицины увеличивается продолжительность жизни, улучшается ее качество и повышается эффективность методов лечения. Психиатров же постоянно обвиняют в том, что они выписывают ненужные лекарства, называют нормальное поведение патологическим и нагнетают обстановку. У многих есть подозрения, что даже самые лучшие из новых методик могут быть современными версиями оргонной терапии Райха, то есть ложными способами лечения, которые не облегчат страдания людей с настоящими заболеваниями (вроде Эбигейл Аберкромби и Елены Конвей).

Но я готов поручиться за то, что современная психиатрия способна помочь Эбби и Елене. Эбби поставили бы диагноз «паническое расстройство без агорафобии». Это ментальное заболевание, связанное с дисфункцией нейроструктур медиальной височной доли и ствола головного мозга, ответственных за эмоциональную регуляцию и реакцию «бороться или бежать».

Врач назначил бы ей ингибитор обратного захвата серотонина (СИОЗС) и когнитивно-поведенческую терапию (КПТ). При непрерывной медицинской помощи прогноз для Эбби был бы довольно оптимистичным: она продолжила бы жить полноценной жизнью, так как проявления болезни находились бы под контролем.

Что касается Елены, то поначалу она хорошо реагировала на лечение. Я уверен, что если бы она продолжила назначенный курс реабилитации, то смогла бы восстановиться, вернуться к учебе и привычному распорядку.

Почему же сейчас я уверен в диагнозах Эбби и Елены, а доктора прошлого так часто ошибались? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно отправиться на два века назад – в тот период, когда психиатрия стала отдельной медицинской дисциплиной. Потому что с самого своего зарождения она была странным и своенравным отпрыском – приемным ребенком медицины.

С древнейших времен врачи знали, что мозг – очаг мыслей и чувств. Любой целитель сказал бы, что если серьезно повредить серовато-розовую субстанцию внутри черепа (а это нередко происходило в ходе битв), то человек может ослепнуть, начать странно изъясняться или даже отправиться в царство Морфея. В девятнадцатом веке медики в европейских университетах стали тщательно изучать патологическое поведение пациентов и результаты вскрытия после их смерти. Врачи, вглядывающиеся в микроскоп и рассматривающие образцы ткани из разных отделов мозга, с удивлением обнаружили, что психические расстройства четко делятся на две категории.