– Из этого следует, что ваши агенты зря получают деньги.

– Они присылают сообщения удручающе часто, хотя бы для того, чтобы оправдать свое существование. Но насколько их информация соответствует истине?

– Если в ней говорилось обо мне в том смысле, что все кончено, то она вполне достоверна.

– «Кончено»? Какое неудачное слово, в нем звучит безнадежность. Впрочем, его можно толковать по-разному. Кончено с чем? С одной операцией для того, чтобы приступить к следующей?

– Кончено со всем тем, что может вас интересовать.

– Значит, вы вне сферы наших интересов? – переспросил сотрудник КГБ. Он вышел из дверного проема и прислонился к стене. Ствол пистолета теперь был направлен Хейвелоку в горло. – Следовательно, ваше правительство не использует вас ни в каком официальном качестве? Трудно поверить. Боюсь, это был страшный удар для вашего дражайшего друга Энтони Мэттиаса?

Майкл внимательно посмотрел в глаза кагэбисту и перевел взгляд на пистолет в его руке.

– Совсем недавно один француз тоже упоминал Мэттиаса. И я сказал ему все то, что повторяю сейчас, хотя не вижу в этом никакого смысла. Ведь вы заплатили ему за то, что он упомянул Мэттиаса, не так ли?

– Граве? Да он же нас презирает. Этот француз ухитряется вести себя прилично, лишь когда бродит по музеям Кремля или изучает залы Эрмитажа в Ленинграде. Он способен сказать нам все, что угодно.

– Зачем же вы его использовали?

– Дело в том, что вы ему симпатичны. А в этом случае куда легче отделить правду от лжи.

– Следовательно, вы ему поверили.

– У нас просто не было выбора. Видимо, вы сумели его убедить. Как отнесся государственный секретарь, такой блестящий человек, такой харизматический тип, к отставке своего любимого выученика?

– Не имею ни малейшего представления, но полагаю, что с пониманием. Я уже говорил Граве и сейчас повторяю. Мэттиаса я не видел уже несколько месяцев. У него и так хватает проблем. Зачем же он станет заниматься еще и моими, своего бывшего ученика?

– О, вы были для него не только учеником, а гораздо больше. Вы в Праге встречались домами. Вы стали тем, что вы есть…

– Был…

– …благодаря Энтони Мэттиасу, – закончил русский, не обращая внимания на возражения Майкла.

– Все это случилось давным-давно.

Ростов помолчал и, слегка опустив ствол пистолета, произнес:

– Прекрасно, оставим прошлое в покое. Поговорим о настоящем. Конечно, незаменимых людей нет, но вы кадр чрезвычайно ценный. Опытный, весьма продуктивный.

– Ценность личности и ее продуктивность – неизбежное следствие обязательств, взятых на себя самой личностью. У меня больше нет никаких обязательств. Скажем так, я их утратил.

– Не явствует ли из ваших слов, что вас можно совратить, – кагэбист еще ниже опустил ствол, – и заставить взять на себя новые обязательства?

– Вы сами прекрасно знаете ответ. Не говоря уже об отвращении, которое я испытываю к вашей конторе последние пару десятков лет, следует также учесть, что мы внедрили одного-двух агентов на площадь Дзержинского. Я не хотел бы, чтобы против моего имени стояла пометка: «не подлежит исправлению».

– Какое лицемерное словообразование. В нем как бы кроется сочувствие ваших палачей.

– Звучит именно так.

– Некрасиво, – заметил Ростов, выдвинув чуть вперед руку с пистолетом. – У вас нет лингвистических проблем такого рода. Предателя называют предателем. А знаете, я ведь могу вас увезти?

– Ну, это совсем не просто. – Майкл не двигался, в упор глядя на русского. – В гостинице, как вам известно, есть лифты и коридоры. Надо пройти вестибюль, затем перейти через улицу. Риск слишком велик. И если вы проиграете, то можете потерять все. Мне же терять нечего, разве что камеру на Лубянке.