– Простите, что отвлекаю… Здравствуйте! – выпаливает она, вспомнив, что вошла без приветствия; и без того покрытое красными пятнами лицо становится пунцовым как кумач. – У меня тут такое дело… – Вера Алексеевна сжимает в руках папку с документами и порывисто протягивает ее вперед. Начальник смотрит задумчиво, поджимает губы, отчего-то вздыхает, кидая взгляд на чашку. Рука женщины безвольно повисает в воздухе.

– Переходите к сути вопроса, пожалуйста, не будем задерживать друг друга, – большой человек лениво играет чайной ложкой, касаясь бока чашки. Та жалобно напевает: тиньк… тиньк… тиньк…

Вера Алексеевна шумно сглатывает.

– Дело в том, что мой муж, Федор Валерьяныч Аникин, майор гвардии, человек – необыкновенный! – неделю назад умер от апоплексического удара… – На этих словах лицо женщины начинает дергаться, удивленные брови ползут вверх. Иннокентий Степанович, замечая нарастающую сырость в ее глазах, машет ложкой:

– Это я понял, понял! Дальше-то что? В чем ваша проблема?

Вера Алексеевна шумно вдыхает воздух и с неожиданной решительностью оттарабанивает:

– Мой муж умер, а я его похоронить не могу! Мест, говорят, нет… – Голос затухает так же внезапно; одинокая слеза скатывается по бугристой коже. Иннокентий Степанович вздыхает. Как же все надоели…

– Правильно говорят, как вас… – Начальник щурится в свой ежедневник. – …Вера Алексеевна. Кладбище переполнено. Вы, верно, знаете, открытие нового временно отложено. Можно провести захоронение рядом с другой могилой или так… «гроб на гроб».

Женщина уставилась не мигая, будто не понимает смысла сказанных слов.

– Как же можно… Такой человек был… муж… разве могу я – «гроб на гроб»? Вот посмотрите, тут вся его жизнь, все заслуги, достижения, – она снова делает попытку всучить заветную папку, подходит вплотную к столу, протягивает ее начальнику. Тот принимает такой затравленный вид, что она, испугавшись своей напористости, выпускает фолиант из рук. Бумаги, испещренные убористым шрифтом, рассыпаются по столу, слетают на паркет светлыми пятнами. Глаза начальника расширяются, а лицо начинает багроветь. Вера Алексеевна, сдавленно охнув, кидается собирать бесценное сокровище. Задев полным локтем чашку, все еще вальяжно стоящую на столе, слышит звонкий хрусткий – «дз-з-зынь!»

Иннокентий Степанович вскакивает из-за стола, сверкая глазами; ноздри раздуты, грудь часто поднимается, грозя сорвать пуговицы с плотно прилегающего к грузному телу пиджака. Женщина испуганно хлопает глазами; бумаги, собранные впопыхах, смятые, прижаты к груди.

– Попрошу вас покинуть мой кабинет сию же секунду!

– Но как же… поймите, для меня это очень важно… Федор Валерьяныч – неужели он это заслужил?.. За место на кладбище требуют больших денег, а их у меня нет! – чуть не плачет Вера Алексеевна.

– Не время, значит, умирать! – Иннокентий Степанович повышает голос, захлебывается в кашле. В кабинет просовывается расторопная секретарская голова, готовая услужливо ликвидировать ставшего нежелательным посетителя. Впрочем, Вера Алексеевна уже сама все поняла, второй раз повторять не нужно.

Собравшись с силами, она прощается. А Иннокентий Степанович остается в своем кабинете, залитом солнцем, с разбитой чашкой на паркете.

– Чтоб вас всех… такое утро испортили. – Ботинок ожесточенно приземляется на разбитые куски фарфора с громким, надламывающим голос хрустом.

************************************************************************

Фигура женщины плетется, не отрывая ног от земли. Умершие листья прилипают к туфлям. Что же делать теперь?

Вера Алексеевна все еще впивается огрызками ногтей в бумаги. Федор Валерьянович умер неделю назад. Дочери приехать не смогли – позвонили, пожаловались на проблемы, требующие личного присутствия. А она смотрела на стены их дома, где когда-то вместе под указку главы семейства выполняли утреннюю зарядку. Смеясь в длинный ус, Федор Валерьянович муштровал дочерей: «влево-вправо, приседа-а-а-й!» Настя тяжело пыхтела и боролась с рыжей прядью волос, налипающей на щеку. Дария, сжав зубы, совершала двадцатое по счету приседание. Генерал семейства довольно улыбался. А Вера Алексеевна стояла рядом – тихонько, чтобы не мешать. Руки сминают подол платья, а на лице – уже позабытое счастье.