И наконец уставший ведущий предложил потрясти костями. Я встал, встала и Мэрилин. Двинулся в ее сторону, она смотрела и ждала. Только я протянул к ней руку со словами «Дивная…», как меня буквально в метре от нее перехватила бабушка Глеба. Грузная, ниже среднего роста женщина килограмм двухсот хватает меня за руку и насильно принуждает к бальным па. Разве откажешь милой бабуле за шестьдесят в безобидном удовольствии оторваться?

– Не откажете преклонных лет даме? – сверля глазами, улыбалась ехидная старушка.

– Почту за честь, Жозефина! – с бравадой отчеканил я, цокнув, как гусар, каблуками.

Кружить в свадебной карусели два центнера при смерти еще то увлечение, но Мэрилин эта неожиданность только завела. Внезапный «перехват» очень развеселил ее, и она заливалась от смеха. Выбрав из противоположного лагеря кавалера подряхлее, она буквально выдернула его на энергичный танец. Дед ошалел. Мне отсюда чувствовалось подросшее давление, пробившее барометр старика, а клацающая челюсть норовила покинуть расплывшийся в улыбке рот пенсионера. Счастью не было предела.

Поблагодарив подругу за чудное времяпрепровождение, сообщил, что кони не кормлены и Франция в опасности, но она, Жозефина, покорила мое сердце. Старуха сверкнула по-девичьи глазами и кокетливо разулыбалась, обнажив ровный ряд зубов. Наверняка в молодости порядком повидала членов. Приятная старушка. Если вдруг стану геронтофилом, то она будет первая, кому позвоню.

В небольшом уличном закутке возле ресторана уже толпилась вся курящая братия.

Обмен банальностями по поводу великолепного вечера и выбора чудного дня для такого замечательного праздника прошел быстро. Встав чуть дальше остальных, я затянулся как полагается – полной грудью. Хорошая затяжка без постороннего внимания, когда никто не мешает насладиться отравой, – куда приятнее, чем публично дымить, поддерживая образ брутала. Дым, обжигая трахеи, постепенно оседает, отравляя смолами кровь и используя ее как таганетки, мгновенно поднимается наверх, щекоча скальп. Прикрыл глаза, затянулся.

– Привет! – молодой женский голос звоном вернул меня из состояния эйфории в обывательский праздник.

– Саутон и Порчер, – заявил я, открывая глаза.

– Не поняла, прости, что ты сказал?

– Саутон и Порчер. Два предпринимателя, додумавшиеся продавать аплодисменты.

– Интересный факт…

– Раскрутились очень быстро, так как матерые аферисты поняли, что мнением можно манипулировать, а люди – ведомый скот. На премьерах новых артистов или спектаклей они подсаживали своих людей в зал, и те, в свою очередь, бурно осыпали овациями выступающую труппу. Зал взрывался по принципу домино. Лишь бы не показаться невежами, люди рьяно долбили в ладоши. Кассовые сборы росли, а с ними и процент Саутона и Порчера. Ваши сегодняшние аплодисменты я бы купил.

– Спасибо. Они были искренние. Все пришли словно на вручение Нобелевской премии или званый вечер в Кремле. Ни пошевелятся, ни улыбнутся. А ведь праздник. То ли дело вы.

– Бауэр Алексей. И давай все же на «ты», если не против?

– Саша. Не против, – все так же улыбаясь, нерешительно подала мне руку моя спутница.

Поклонившись в реверансе, поднес ее кисть к губам. Прикосновение было легким, кожа нежной, а Саша озорной.

Папа Саши обладал чутьем и позвал ее по каким-то неотложным делам, сверкая гладковыбритой лысиной. Ярко-красный джемпер вел мою восемнадцатилетнюю Мэрилин в стадо рыхлости и заносчивости. Безбожники! Они думают, она хрупкий цветочек и их оранжерея убережет ее нежные лепестки от сорванцов. Бьюсь об заклад, Саша уже перетрахала половину своего курса, причем на постели своих родителей и пару раз у бабушки.