– Из хасидской жизни, – ответил я.

– Чего тебе там так нравится?

– Душевность, преданность друг другу, демократический дух, который царит среди них. Хасидская жизнь мне совершенно неизвестна, а вы подарили мне самую прекрасную жемчужину хасидской жизни.

(Сборника его произведений в то время еще не было. Они были разбросаны по разным непериодическим изданиям, по сборникам и приложениям к сборникам. Только через год вышел сборник его произведений на идише – юбилейная книга: «Юбилейная книга»).

Веселый, живой, с блестящими, восторженными глазами, он закричал Ашу: «Шолом, Шолом, литвак в деле разбирается». И когда Аш и девушки подошли к нам, он сообщил нам свое решение. Я поеду с вами в Лазенки, и там

мы зайдем в Млетчарню (молочный дом) и я вам всем почитаю. Затем у нас был замечательный Йом-кипур… Йом-кипур, который никогда не забудется.

Позднее, мне удавалось часто с ним встречаться. Я даже однажды получил от него подарок – жестяную трубку.

За это время я познакомился и подружился с очень отзывчивой Верой Беленькой. В её доме поселился Авраам Рейзен119, недавно приехавший из Минска. Я о нем еще не знал и не слышал. Это имя было мне совершенно незнакомо. Вера представила меня ему, и когда мы остались одни в комнате, он рассказал мне, что он из Койданово, служил в армии и почти все время находился в команде музыкантов. Он рассказал мне о Каунасе, где он служил, и о том, что он еврейский поэт.

– Вы читали моё стихотворение «a gezint zalbe akht»? – спрашивает он меня.

– Нет. – отвечаю я.

– А мое «Ка означает лён»?

– Нет.

– Он удивился, – и мне стало стыдно.

Но это не повредило. Он мне понравился, и мы подружились.

В доме Беленькой я познакомился с целым рядом начинающих еврейских писателей с Номбергом120, Гофштейном, Гнесиным121, Быховским, Яковом Левиным122 (впоследствии он стал постоянным сотрудником «Друга»123). Я помню вечер Шавуота. Мы все встретились в Саксонском саду. Мы долго гуляли и умирали от голода. Нас было десять или двенадцать человек. Мы остановились поесть и выпить в довольно известном польском ресторане для лучшего общества. Каждый знал, что у него мало денег, но все думали, что деньги есть у других. И мы пустились в загул. И мы расслабились. Заказывали различные шнапсы. Полноценный обед для всех. Переулок был слегка засыпан снегом. Поздно вечером нам выставили счет. А когда все вытащили все свои деньги и собрали вместе, оказалось, что нам не хватает рублей десяти, чтобы заплатить полностью. Нам оставалось только послать к знакомым, чтобы они одолжили нам десять рублей и выручили нас из ресторана. Прошел почти час, пока десять рублей принесли. К этому времени мы прочитали все газеты. Официанты пронзали нас своими хищными глазами. Наше прежнее радостное настроение совершенно исчезло, и мы были настолько подавлены, что не могли сказать друг другу ни слова. Наконец пришел наш посыльный (кажется, Гнесин). Он безуспешно побывал в нескольких местах, поэтому решил пойти к Раковской, владелице еврейского учебного заведения. Он разбудил ее и получил десять рублей, которые освободили нас от ареста в дорогом ресторане.

В то время мы любили поиграть. Люди клали человека, закрывали ему глаза и давали ему пощечину, и несчастный должен был узнать, кто её дал, и, пока он не угадывал, его продолжали бить. И однажды, помню, в субботу утром после многих жертв пришла очередь Номберга, и он категорически отказался ложиться. Все пришли в крайнее возмущение. Как так? Почти всем дали пощечины, он сам принимал участие в битье других, а когда настаёт его черёд, он не хочет. Подобная несправедливость произошла у нас впервые. И кто-то дал команду: положить его. Номберг ни за что не хотел ложиться и защищался изо всех сил, пока не схватил бутылку пива и не швырнул ее в кого-то. Само собой разумеется, что он никому не причинил вреда, но один этот поступок настолько расстроил всех, что мы со злостью схватили его и так пинали и тащили, что просто удивительно, что ему удалось выбраться. Мне кажется, на той вечеринке я познакомился с Залманом Шнеуром