Дед Николай отличался богатырской силой. На островах Ангары, после разлива, вырастала высокая сочная трава – зелёнка. Её косили на зиму, берегли к отёлу коров. Летом заготавливали, а зимой, когда встанет Ангара, перевозили на берег. Дед часто помогал Орлику втаскивать тяжёлый воз с сеном в гору. Конечно, конь, в знак благодарности, любил деда и был послушным. Но всё это не сразу пришло.

Орлик появился на свет ранней весной. Летом я уже с дедом ходила на конный двор и часами пропадала возле Орлика: приносила ему корочку хлебца, давала травку, гладила его и вела с ним беседы. Мы настолько привыкли друг к другу, что когда Орлик подрос, и я приходила в конюшню, он, услышав мой голос, начинал ржать и звать меня к себе. Дед участливо говорил:

– Ну, иди к нему, зовёт.

Орлик рос быстрее меня, и через полгода его хотели, не впрягая, заставить бегать за своей матерью, красивой кобылицей по кличке Звёздочка. Но Орлик был очень капризным, с норовом. Обуздать его было невозможно. Опытные конюхи знали, что надо на лошадь посадить ребёнка, тогда она успокоится, будет послушной. Однажды Орлика вывели из стойла поучить, как бегать по команде на привязи. Уздечку он не признавал, но всё равно его заставляли слушаться, иначе зачем в хозяйстве такой нахлебник? Конюх снял узду. Орлик красиво и гордо поднял голову и заржал. Дед спросил меня:

– Хочешь прокатиться на Орлике?

Не задумываясь, я сказала:

– Хочу!

Дед Николай посадил меня, и едва отпустил руки, как Орлик помчался с колхозного двора в село. Мои руки вцепились мёртвой хваткой в гриву, я лежала вдоль шеи. Он проскочил по одной улице, завернул на другую, промчался по ней и только потом спокойным шагом зашёл на колхозный двор. По деревне уже пронёсся слух, что внучку Прасковьи Гавриловны убил конь. Ко мне подбежали люди, дед попытался снять меня, но мои руки не разжимались. Быстро принесли ножницы, отстригли часть гривы и сняли меня с коня. Я была без сил. Бабушка причитала. Пришла знахарка деревенская, Прасковья Гарбидоновна, раскрыла мне рот и вложила несколько крупных кристалликов соли. Зачем? Оказывается, надо было, чтобы я попила воды, а захотеть пить я смогла бы только после соли. Принесли святую воду, побрызгали на меня, дали выпить ложку воды. Была ли я в сознании? Скорее – нет. Весь оставшийся день и ночь за меня молились перед иконами, которые стояли тут же, в изголовье, где слабо горела свеча. На третий день Прасковья Гарбидоновна сказала:

– Народилась. Будет жить.

Я долго не разговаривала, может, дня три, а когда заговорила, то спросила:

– А Орлик жив?

– Да, жив-жив твой Орлик, ему-то что сделается?

Помню, как дед Николай стоял на коленях перед бабушкой и просил прощения, а надо мной смеялись старшие ребята, и я получила прозвище «Наездница». Это было моё второе рождение. Первое, по рассказам старших, было много романтичнее. Мама родила меня в лодке на Ангаре. Но об этом позже.

Когда германская военная махина двинулась на нашу страну, все предполагали, что война быстро закончится, да и Гитлер рассчитывал на скорый исход. Главное было для него – захватить кавказскую нефть, стереть с лица земли колыбель революции – Ленинград, Москву – столицу нашего государства, уничтожить основную часть населения – славян.

На борьбу встали все от мала до велика. Поскольку дороги на Мотыгино, где мы жили, были проезжими в основном летом, а зимой только после намораживания, почта приходила с опозданием, но трагический голос Левитана, уже сообщавший о сдаче городов, слышали все. Все жили в тревоге. Началась мобилизация. Это был июль 1941 года. Мой отец был призван на фронт, в первую мобилизационную кампанию, но поскольку в то время он был председателем колхоза «Сибиряк», его вернули обратно – не было человека, который бы мог его заменить. Колхоз хоть и был небогатым, но государственные поставки продукции выполнялись им сполна.