– Я вас узнала, – вдруг сказала она.

– Да ну? – удивилась Катерина.

– Вы Селена Конго. – Баба вытерла красные, натруженные руки о цветастый подол.

– Ну...

– Вас Роберт Иванович привез, – баба страдала такой быстрой речью, что Катерина не только не могла слово вставить, но и с трудом успевала понять, что она говорит. – Я знала, знала, что наш Роберт себе необыкновенную женщину найдет, знаменитую женщину, замечательную, нестандартную женщину...

– Но...

– ... а Нюрка-то, Нюрка-чумичка, всем трендит, что не женится он никогда, будет по Ирине своей сохнуть, а Роберт-то, Роберт-то, знаменитость такую привез, ой, да вся деревня на ушах ходить будет, ой, да в жизни-то вы какая красотка, оказывается ящик-то старит, толстит, и добавляет стервозности, так бабам и передам, а Нюрка-то, Нюрка-чумичка, и не поверит, что, Селеночка, вы в огороде...

– Послушайте...

– ...стоите тут в одних трусиках, а я-то дура, заорала как оглашенная, тут клубника ранняя дикарем растет, все равно ее никто не рвет, так чего добру пропадать, а крапива, Селеночка, тут и правда, сладкая...

– Катя, – ради спортивного интереса попробовала Катерина вставить слово.

– ...а ящик-то не только старит, толстит, но и имена меняет, я знаю, автограф называется...

– Псевдоним.

– ...ой, да, точно, а бабы-то, бабы не поверят, что вы тут в огороде, в трусиках, ой, а как же вы подъехали, что я и не заметила, ведь я за домом-то столько лет приглядываю...

Катерина вдруг поняла, что выход из этого кошмара один – удрать. Она развернулась и, подгоняемая свирепой крапивой со спринтерской скоростью помчалась к дому.

– Ой, никто и не поверит... – неслось ей радостно вслед.

Полдня они провели на речке. Роберт Иванович не обманул: был там и березовый лес, и воздух, который хотелось жевать, и солнце жарило не хуже египетского. Природа старалась вовсю. И Роберт Иванович старался вовсю. Катерине было не скучно. И некогда было думать о том, та ли это деревня.

Вроде не та.

Вечером они накрыли на стол. Соорудили салатики из привезенных овощей, нарезали колбасы, сыра, разлили по бокалам вино и уселись друг против друга. На Роберте был простой трикотажный джемпер и джинсы, на Катерине длинный сарафан с открытыми плечами. Если бы не свечи в старых простых подсвечниках, идиллия смахивала бы на семейную.

– Ты не жалеешь, что решила поехать со мной? – Он накрыл ее руку своей. Рука была теплой и мягкой. Чересчур теплой, и чересчур мягкой.

– Нет, – Катерина освободила руку лишь для того, чтобы самой положить ее сверху. – Мне хорошо! Спокойно, весело, и очень... свободно.

Он улыбнулся.

– Я счастлив. На все шестьсот ватт.

– И я.

Она была искренна. Ей так казалось, что, в принципе, она счастлива.

– Я хорошо отдохнула сегодня.

– И загорела, – засмеялся он.

– И загорела, – захохотала она.

– У меня есть серьезный разговор к тебе. – Роберт налил вина почему-то только себе и залпом выпил его. Сердце у Катерины противно защемило, меньше всего она была готова к серьезным разговорам.

– Вот, – Роберт Иванович протянул ей на ладони маленькую бархатную коробочку и клешни, прихватившие сердце, разжались.

– Что там? – спросила Катерина, точно зная, что там. Но она решила придерживаться принятого в таких случаях сценария, и поэтому опять повторила удивленно:

– Что это?!

Он свободной рукой открыл коробочку, на темном бархате лежало кольцо с камнем такой величины, что Катерина решила, что это не бриллиант. В гранях его билось пламя миллиона свечей, и сердце сжалось опять, только на этот раз нежно и благодарно.

– Надеюсь, ты понимаешь, что это значит. – Голос его дрожал.