Леночка рассказывает… Мы все жили в Новочеркасске, а дядя Геворк получил квартиру большую очень в Краснодаре и он нас всех забрал. Всех, кроме тёти Виргуни с Лидочкой – это было ещё до войны (до 1941-го года), дядю Володю ещё не призвали и они жили в Новочеркасске. Потом они тоже перебрались к нам. И я так помню моё тоскливое ощущение: упаковывают в рогожу вещи, мы уезжаем, а тётя Виргуня расстаётся со своей мамой – бабушка ведь с нами уехала.

Мы приехали в Краснодар. Шикарная квартира, четырёхкомнатная, там всё очень хорошо. Вот в эту квартиру потом папу и привезли после суда. После, когда папа немного окреп, дядя отправил его в Кисловодск, в санаторий. Он в Кисловодске хорошо прибавил в весе, десять килограмм, приехал, и началась война. И начался дикий голод, холод и всё прочее… и, в общем, у папы – процесс пошёл: кровохарканье и всё такое… Одиннадцать лет после этого он прожил.

А после тюрьмы, после того, как чуть-чуть окреп, он устроился работать. Он по профессии был инженер-строитель. Вообще, мечтал всегда быть врачом, но они жили тогда в Ростове, (здесь и далее имеется в виду Ростов-на-Дону) и в Ростове был медицинский институт. Дедушка Герасим сказал: пожалуйста, хочешь в медицинский – учись в Ростове. А ему хотелось в Москву обязательно. И он придумал себе институт, какого нет в Ростове – какое-то там заковыристое название – и дедушка его отпустил в Москву. И папа уже учился там. А так, был прирождённым медиком – у него всегда учебники-лечебники всякие были, все к нему приходили, он всем диагнозы ставил… в общем. Но стал инженером-строителем.

Когда война началась, папа получил повестку явиться на сборный пункт, в армию. Тоже, тоскливое ощущение – вечером он пришивает к калошам сыромятные ремешки, чтобы вокруг ноги закреплялись калоши, не падали… Утром взял рюкзак, и они с мамой пошли. Там посмотрели – открытая форма туберкулёза. Отправили домой.

Лидочка вспоминает… Дом наш был угловой, с одной стороны – наша часть, с другой – институтский детский сад. Почти на весь дом тянулась беседка из винограда «Изабелла». Винограда обычно было много. После обеда мы становились на подоконник и срывали десерт. Таким же образом снимали листья для толмы. (Мясное блюдо, состоящее из растительной оболочки и мясной начинки с подливкой. Национальная принадлежность этого блюда находится в зоне споров между армянской и азербайджанской кухней. Мы склонны придерживаться позиции независимого от национальных предвзятостей эксперта В.Похлёбкина4– он считает, что это армянское блюдо. И используем предложенную им русскоязычную транслитерацию наименования блюда, через букву «т»)

У нашего входа было очень маленькое крылечко с несколькими ступеньками – наш с Леночкой «читальный зал». Очень уютно и хорошо читалось на ступеньках. Во дворе ещё стоял маленький домик – кухня детского сада.

И росло абрикосовое дерево с очень вкусными плодами, но их почему-то всегда было мало. И куст белой сирени – 9 мая 1945 года мы с Леной пошли в школу с букетами этой сирени.

Если по тем ступенькам подняться в дом – входили в тамбур, из которого одна дверь вела в ванную комнату с туалетом, вторая – в комнату, совмещавшую кухню со столовой. Оттуда можно было попасть в бабушкину комнату, куда нас с мамой поначалу разместили, и в маленький коридорчик, откуда тоже вели двери в комнату дяди Вани, в комнату дяди Геворка и в длинную узкую переднюю, заканчивающуюся парадным входом – дверью, выходящей на улицу. Парадная дверь была всегда закрыта, потому что передняя всё время использовалась, как комната. Она была с окном и достаточно вместительная – сюда мы с мамой переселились после бабушкиной комнаты, а потом, когда мама стала болеть, дядя Геворк перевёл её в свою комнату, а сам поселился здесь.