– О, его тут нет, – ответили они.

Они болтали и пили свой чай, пока Рут пыталась выяснить цель их визита. Потом она услышала загадочный шум из подвала, и в дверях появился Оливер.

– Где ты был? – спросила она подозрительно, раздраженная его долгим отсутствием, тем, что он бросил ее одну разбираться с ситуацией.

– О, гулял. В лесу, – сказал он, смахивая с волос паутину.

В конце концов гости ушли, и она приступила к нему с расспросами. Наконец он раскололся.

– Так ты, значит, просто сидел там, внизу?

Он кивнул; вид у него был несколько смущенный.

– В ящике? Все это время?

– Не так уж и долго.

– Да это было несколько часов! Что ты там делал?

– Ничего.

– Ты слушал, как мы разговариваем?

– Немного. Слов было не разобрать.

– Так что же ты делал?

Он потряс головой, умудряясь выглядеть одновременно озадаченно и немного самодовольно.

– Ничего, – сказал он. – Я просто сидел там. Мне было хорошо. Классно так. И я вздремнул.

Она правда хотела разозлиться, но у нее не получилось. Это было так на него похоже, что, наконец, она рассмеялось. Он с облегчением присоединился.

Это было у него в натуре – как «заглядывания» были в натуре острова. Какой бы странной ни была традиция, как бы ни действовала она на нервы, когда гости являлись, вы приглашали их к чаю.

Находка тюбика Lion Brand была интересным событием, и со стороны Мюриел было мило этим поделиться, но разговор перешел на период полураспада дрифта в круговых течениях, так что Рут переключила внимание на письма. Разложив страницы на столе, она расправила каждую и теперь вглядывалась в непроницаемые кандзи. По крайней мере, адрес она могла бы расшифровать. Даже название префектуры могло бы помочь. Оливер и Мюриел все продолжали беседовать, хотя разговором, как Рут показалось, это назвать было трудно. Скорее, этот обмен репликами напоминал научную конференцию – два именитых профессора по очереди занимают кафедру, сообщая информацию, которая уже известна обоим и с которой оба более-менее согласны.

– Так ведет себя пластик, – вещал Оливер, – он не подвержен биоразложению. Плавает по кругу в мировых течениях, перемалываясь в мелкие частицы. Океанографы называют их «конфетти». В гранулярном состоянии пластик способен болтаться вечно.

– В море полно пластикового конфетти, – подтвердила Мюриел. – Оно плавает повсюду, его поедает рыба, оно оседает на берегу. Оно в нашей пищевой цепи. Не завидую я антропологам будущего, как они будут пытаться понять нашу материальную культуру по всем этим разноцветным комочкам, которые будут выкапывать из наших помоек?

Последнее письмо было толще прочих. Оно было завернуто в несколько слоев промасленной бумаги. Рут осторожно сняла обертку, отложив в сторону липкую бумагу. Внутри была сложенная в четыре раза тонкая тетрадь А4 – такую студент мог когда-то использовать для экзаменационного эссе. Она развернула тетрадь и заглянула внутрь, ожидая увидеть все те же беглые иероглифы, но, к ее удивлению, буквы были латинскими, а язык – французским.

Тем временем настала очередь Оливера.

– Антропологи будущего… – начал он, но тут его прервала Рут.

– Простите, – сказала она, – мне неловко менять тему, но кто-нибудь читает по-французски?

Она показала им тетрадь, и теперь все по очереди пытались читать, но без особого успеха.

– Вот вам и двуязычное образование, – сказала Мюриел. Она взглянула на часы, отложила очки для чтения и начала собираться. – Попробуй позвонить Бенуа.

Рут не знала, кто такой Бенуа.

– Бенуа ЛеБек, – сказала Мюриел. – Он на свалке работает. Квебекец, ходит к А, водит вилочный погрузчик…

– А?

– АА, – ответила Мюриел. – Но на этом острове ничего анонимного нет, так что они зовут это просто А. Его жена в школе работает, и я знаю, он много читает. Его родители были профессорами литературы.