Обычно в такие моменты, когда человек находится наедине с самим собой, ему в голову приходят самые разные философские рассуждения: о себе, о смысле своей жизни, о красоте окружающей человека природы или о трудностях современного бытия. Вот как раз последний тезис и обдумывал сейчас Паша. Он сидел и размышлял о том, как же все-таки несправедливо получается: кому-то суждено жить в высокоразвитых, культурно-образцовых цивилизациях, к которым принято относить почти все европейские страны, в ухоженных и высокотехнологичных коттеджных поселках, с аккуратно покрашенными заборами и ровно положенным асфальтом, где вообще не бывает грязи, а другим приходится влачить жалкое существование, пусть и в красивом, но, тем не менее, угрюмом и забытым богом захолустье, к которому без всяких сомнений относится и деревня Ирицы. И вновь Паша на несколько минут превратился в эстетствующего интеллигента, смыслом существования которого является критика всего что ни на есть русского. Частенько проскальзывала в нем эта свойственная исключительно русскому человеку черта, которая всегда очень удивляет иностранцев, не могущих понять эту загадочную русскую душу. В такие минуты Паша видел только покосившиеся от времени заборы, облупленные стены заброшенных деревенских домов, неухоженные дороги, канавы, буераки, сорняки и грязь, грязь, грязь. Все это представлялось ему сейчас единым целым, и со всем этим он ассоциировал всю Россию – серую, немытую, тяжелую Россию.

Вылив последнее ведро колодезной воды на капустные грядки, смахнув брызги с рукава и поставив пустое ведро в сарай, Женька Михеев привычным жестом захлопнул дверь и почти бесшумно вошел в дом. Скинув намокшую от пота спецовку и пыльные рабочие штаны, он небрежно зачерпнул кружкой из стоящего в сенях чана прохладной чистой воды и вдоволь напился.

– Фу-у-у, два часа терпел и мучился от жажды на огороде, но полил все, – громко проговорил Женька. – Слышишь, мам? А батя куда подевался?

– Да в магазин, по-моему, пошел, – отвечала из другой комнаты мать, – а потом собирался к Филимоновым зайти, договориться по поводу косилки. Нам для кроликов травы накосить надо, а они косилку обещали дать, тем более что он им вчера помогал навоз разгружать. Думаю, что дадут, и тогда вы с отцом завтра пойдете на луга косить траву для наших кроликов.

– Ну ладно, ладно, накосим, – отозвался Женька и пошел в душ, располагавшийся на улице под навесом.

– А ты куда собираешься, Женя? – приоткрыв входную дверь, спросила мать.

– Пока не знаю, но зайду для начала к Димке, а там посмотрим.

– Ну что ты к этому Димке ходить повадился? У него семья, жена, дети малые. Ты им там только мешаешься. Да и опять напьетесь наверняка. Слышишь, Женя, сегодня не пей, понял? Мне и так его Людка по поводу ваших гулянок уже высказывала.

– Мам, ну хватит уже повторять одно и то же. Не будем мы сегодня, – проговорил Женька и с этими словами зашел в душ и прикрыл за собой дверь.

– И когда он только поумнеет, – ворчала про себя Зинаида Петровна, – уже почти тридцать пять годков, а все холостой ходит. Все уже семьями обзавелись, а он все ни в какую. Так и буду, наверное, до самой старости его воспитывать, как дитя малое. Хорошо хоть дочка есть, хотя бы она с внуками из города приезжает. Одна радость. Как будто невест мало, вон хоть Тонькину дочку возьми, Ленку, хорошая девка, работящая, хозяйственная, или вон – Полинка Кобзева, так та вообще в администрации в Шилове работает. И чего ему только надобно?. Вообще не понимаю я этих современных мужиков, только пить да слоняться по деревне, больше ни к чему не приспособлены. Слишком хорошо им живется теперь, вот они с жиру и бесятся. А в наше время все по-другому было. И учились, и работали, и детей воспитывали – все успевали. Не то, что теперь.