Швырнув меня, как котенка, в комнату, она сказала: «Я с тобой уже не справляюсь! Совсем от рук отбился! Вот вернется домой отец – он с тобой поговорит как следует!» Казалось бы, в ее словах не было ничего страшного, но я жутко струсил. Особенно меня испугало непонятное «как следует». Настроение испортилось, и я на всякий случай залез под диван. Пролежал я там довольно долго, даже уснул. Отца не было дома: он вчера был поднят по тревоге и уже второй день лазил где-то по сопкам – ловил нарушителей государственной границы. Вернулся злой, голодный, небритый – настоящий Бармалей. Я проснулся оттого, что услышал, как он пришел. Они с мамой долго сидели разговаривали на кухне, а я в это время разглядывал узор на обоях под диваном. Из-под плинтуса выглянули и тут же спрятались тараканьи усики, я даже не успел по ним щелкнуть пальцем. Потом вдруг громко звякнула ложка, я вздрогнул, и дверь распахнулась. «Ты где?» – прозвучало. Я молчу – авось пронесет. Не пронесло… «А, вот куда ты забрался! А ну вылезай!» Я отрицательно покачал головой. «Тогда я вызову караул, и тебя свяжут!» – пригрозил отец. Я не знал слова «караул», мне стало страшно, и я капитулировал. Когда я вылез, последовал приказ: «Снимай штаны!» В ответ я опять замотал головой. «Тогда я отдам тебя в детдом!» Пришлось снять и получить порцию «шпицрутенов» – отец отходил меня широкой портупеей, приговаривая: «Будешь знать, как себя вести!» И в конце добавил: «А если не исправишься – следующий раз отхлещу тебя тоненьким ремешком!» Гордый тем, что мне удалось не расплакаться, я дерзко ответил:

– Если я вытерпел широкий ремень и не заплакал, то тоненький мне не страшен.

Отец улыбнулся, задумался и нараспев ответил:

– Эх ты, молодо-зелено! Тоненьким ремешком в сто раз больнее!

В этот день я постиг сразу несколько истин: 1) доброе дело не всегда вознаграждается добром; 2) наказание не всегда справедливо; 3) боль от ремня не пропорциональна его ширине. Это был урок физики и метафизики вместе.

Про русских и немцев уже понятно – это «наши» и «враги». Наши говорят немцам «Хенде хох!», берут в плен и кормят солдатской кашей. Немцы расстреливают, даже если ты поднял руки, – поэтому сдаваться вообще нет смысла. Но, оказывается, кроме русских и немцев, в мире есть еще и буряты! Я знал это слово, но смысл его вдруг понял только сейчас, встретив на улице двух луноликих парней. Я встал перед ними и, глядя им в глаза, спросил: «Вы – буряты?» Они посмотрели почему-то друг на друга – видимо, чтоб еще раз убедиться, и хором кивнули в знак согласия. Я развернулся кругом и, как Архимед с криком «Эврика!», побежал по улице, истошно крича: «Они – буряты!!! Буряты! Они – буря-я-я-я-яты-ы-ы!!!»

На крик выскочила мама, всплеснула руками и, в ужасе затыкая мне рот, шептала: «Замолчи, так же нельзя! Замолчи!» Я задыхался и не мог успокоиться: «Что нельзя? Они же буряты! А мы – русские! Правильно?» Мама схватила меня в охапку и утащила домой. Она была как всегда далека от теории этноса и вопросов национального самосознания, а я в тот момент невероятно приблизился к пониманию предмета социальной антропологии. Именно этот случай, а не стрельба из пистолета за домом стал начальным шагом на моем пути к будущей профессии – профессии этнографа. Тогда я не мог еще об этом догадываться, но уже понял, что кроме «врагов» и «своих», то есть русских и немцев, мир полон разнообразных форм жизни. Кроме бурят, например, есть еще их разновидность – монголы. Они иногда приезжают к отцу ночью пить водку на кухне. Буряты с монголами почти не отличаются – не то что русские с немцами. Монголы – это такие буряты, которые живут за границей, не едят рыбу, и у них в лесах гораздо больше дичи, поэтому наши офицеры любят ездить к ним на охоту и на рыбалку.