Ольга, протрезвев, чуть не рехнулась с горя, осознав, что натворила. Валялась у меня в ногах, рыдала и умоляла простить ее. Что я и сделал, хотя, честно говоря, у меня, как в той сказке Андерсена у мальчугана Кая, сердце стало покрываться льдом. Жизнь дала первую ощутимую, хотя и не смертельную трещину.

Я тогда подумал, что в армии все забуду, отойду и действительно прощу. Потребовал у Ольги клятвы верности, и она обещала ждать моего возвращения.

Но, сколько раз я потом убеждался, уж если трещинка появилась – обязательно жди полного разлома. Все получилось как в песенке Владимира Семеныча: „Разлука быстро пронеслась – она меня не дождалась“. И самое интересное, что ее мужем стал тот же сучок Сережка Шпакин, сынок зав. овощной базой. Она, как мне рассказывали, навещала его в больнице (сострадательная моя!), потом ее видели с ним возле его дома – ну тут все ясно.

Я в это время проходил, как тогда говорили, „школу мужества“ – начались все эти южные конфликты – Карабах, Сумгаит, Тбилиси, Баку… Сколько ребят, моих земляков, погибло рядом со мной из-за этих черножопых! Мне еще повезло: только пальцы на правой руке чуть прихватило шальным осколком…

Короче, на мою службу хватило. И вот в Баку, после ночного боя, как это бывает в кино, приезжает кто-то из Тарасова, привозит почту. Письмо от нее: „Прости, пойми… любовь и дружба… не забуду“. Я тогда весь автоматный рожок со злости в небо выпустил, и меня за эту очередь – всех опять переполошил – чуть под суд не отдали. Обошлось.

Но вот тут я почти физически почувствовал у себя кусок льда в груди слева. И холодную ярость и четкость мысли. Я знал, что не первый и не последний попадаю в такую ситуацию. Что это как бы и нормально и происходит чуть ли не со всеми.

Но я не хотел быть и терпеть, „как все“…

Во время туманного юношества я много читал, проглатывал подряд все книги из подписных дефицитных изданий домашней библиотеки. Эти пушкинские, лермонтовские, тургеневские и прочие девицы и девушки. Боже, как я стал теперь ненавидеть всю эту слащавость! Это лицемерие невинности! „Ох дурят они нашего брата“, – часто вздыхали, шутейно примиряясь с неизбежным, мужики-простецы. „Нет, – говорил я, – не просто дурят, они убивают, ломают судьбы и жизни, ложь – это их естество и т. д. и т. п.“.

Я в ярости кричал, пытаясь доказать изначальную подлость женской натуры, – надо мной посмеивались, успокаивали – ну что ж, мол, раз бабы такие суки, переходи, Диман, на коз или мальчиков.

– Нет, – сказал я себе, – я буду их иметь, трахать, топтать, всех, кого захочу, когда, как и сколько захочу. Я буду всем – им, себе, окружающим – доказывать, что внешне самая любящая, чистая и бескорыстная из них – суть лживая, порочная, жадная и подлая тварь. Надо только создать подходящую жизненную ситуацию, и правда выплывет.

Так постепенно сформировалось мое кредо, ставшее смыслом оставшейся жизни.

Я решил доказать всю низость женского предательства через „оправдание Дон Жуана“. Это как бы изменение и дополнение к пушкинской пьеске, когда Командор-мститель не приходит… А с донной Анной я буду вытворять все, что захочу.

Все эти „вдовы великой любви“ (как я их назвал для себя) и гроша ломаного не стоят, если правильно выстроить атаку и создать цепь благоприятствующих обстоятельств.

Сначала теоретически (а потом и на практике) я нашел для себя огромное удовольствие в близости с „женщиной в трауре“. Но в один прекрасный момент в своих рассуждениях я дошел до логичной мысли: чтобы создать ситуацию типа Дон-Жуан против Командора, мне придется кого-то убить…