– Извините, мамочка. Разговаривая с дедушкой, я забыл закрыть дверь. Мам, вы теперь никогда не будете болеть. И папа скоро живой и здоровый вернется домой. Это мне дедушка сказал, – сияя от радости, сообщил я маме.

– Конечно, конечно, сыночек. У молитвы много чудодейственной силы, – сказала мама, почему-то не ругая меня, а радуясь. Я тоже вылечусь. И папа вернется. Хорошо, что мы не отпустили с пустыми руками нищего старика. Бог нас не забудет, сынок!

– Вот увидите, мама, когда я вырасту, ни вы, ни папа ни в чем не будете нуждаться.

Мама приподнялась немного и, гладя мои волосы, сказала:

– Дай бог, чтоб твои слова сбылись! Достигни своих целей, пусть сбудутся надежды, сынок!

Хоть и радостно было на душе, но не давала покоя одна мыслишка:

«А что скажут сестры на наше благое дело?» И было от чего беспокоиться – дома нечего было есть.

КЛАД

Ближе к полудню, согнувшись под тяжестью янтака, пришла Хадича-опа. Не сумев развязать аркан вокруг груди, она, найдя свободное место на внешней стороне ошхоны, где находится наш старый тандыр, присела вместе с хворостом.

Увидев, как устала и измучилась сестра, я подбежал к ней.

Несмотря на то, что на улице было очень холодно, Хадича-опа сильно вспотела.

Со лба на уставшее лицо стекал грязный пот с кровью, а губы дрожали и были бледны. Она сидела, закрыв глаза, время от времени, вытирая рукавом лоб.

Мы с трудом развязали аркан вокруг ее груди и шеи.

– Слава богу, что ты есть, – сказала Хадича-опа и, с трудом встав на ноги, начала вилами разбрасывать влажную колючку для просушки.

В это время лучи солнца, пробившиеся сквозь толщу черных облаков, обложивших небо, заставили плакать залежалый снег, обнажая мокрую и черную землю.

У меня будто язык чесался, я рассказал сестре про нищего старика, ожидая от нее суюнчи^>7 и… очень пожалел об этом.

От возмущения у Хадича-опы свело лицо:

– Что ты за бестолковый ребенок?! Разве может нормальный человек отдать последнее и радоваться этому? Были бы хоть какие-то излишки… А ты думал о том, что мы сегодня будем кушать? Если не о нас, хоть о больной матери подумал бы. Четыре человека остались без еды! Конечно, когда сам не работаешь… Кто теперь нам подаст? Как выживем?

Я не хотел сдаваться:

– Я тоже не из простаков. Ведь не просто так дал нищему старику! Взамен я получил столько благословений. Пожертвуешь, и тебе воздастся! Знаешь, как он много молился, чтоб мама скорей на ноги встала, а папа вернулся живой-невредимый! Разве плохо, если мама быстрей выздоровеет, а папа вернется? Ведь каждый из нас любит и маму, и папу.

После моих слов пыл Хадича-опы немного спал и, поняв, что со мной говорить бесполезно, она вздохнула:

– Ну, ты даешь. Ох, и мастер же ты говорить… Тогда скажи, чем нам теперь кормиться? – недовольно сказала она.

– Сестра, одна пиалушка муки не последняя, наверное, в нашей жизни? Неужели не стоят столько молитв и благословений одной пиалы муки?

– Ну ладно, хватит, – сказала Хадича-опа. – Тебе только слово дай сказать. Конечно, и папа, и мама нам дороги, но сейчас, когда у нас положение хуже нищих, надо прежде всего думать о себе. Неужели это трудно понять?

Я выбежал на улицу. Увидев соседку Урингуль, которая старше меня на два года, спросил у нее, не приходил ли к ним старик-гадой, и что они ему дали. Она, улыбнувшись, ответила:

– Да пропади пропадом этот нищий. Это ему дай, то ему дай. В конце концов дали ему одну из двух лепешек, которые сами кушали. А вы что ему дали?

– Одну пиалушку муки.

– А что, у вас так много муки?

– Откуда? Кое-как соскреб последнюю муку со скатерти. А теперь меня за это старшая сестра на чем свет стоит ругает.