– Прекрати, – отрезал Роман жестко и тут же, словно спохватившись, гораздо мягче добавил: – Мам, серьезно, давай не будем об этом.

Мать шутить перестала, но даже и не подумала менять тему.

– У меня не праздное любопытство. Я за тебя боюсь. Боюсь, что ты останешься один. Ты и так вон почти одичал. Молодой здоровый мужчина и один! Причем сознательно. Это ненормально. Противоестественно. Тебе двадцать шесть, а ты в какого-то монаха превратился.

Вот почему жизнь с матерью когда-то казалась ему душной и невыносимой, вспомнил Роман.

В монаха он не превращался. Но не рассказывать же матери о редких одноразовых встречах, чисто чтобы пар спустить. Ему самому после подобных эпизодов становилось противно. Да и мать, как он подозревал, интересовало совсем другое. Ей хотелось, чтобы он завел настоящие отношения, а то и вообще семью. Только вот ему этого не хотелось. Совсем. Категорически. Никого он больше к себе не подпустит, никому больше не доверится, и не потому что боится, нет. Просто больше ничего этого не хочет. Там, внутри у него, всё давно выжжено и мертво. Жаль, что матери этого не понять.

– Думаешь, я не знаю, что ты такой из-за неё? – не унималась мать. – Столько лет прошло… забыть давно пора! Она-то сразу забыла. В тот же год замуж выскочила, как только ты уехал…

– Я помню, – процедил Роман.

– А лучше бы забыл! И жил бы себе дальше, не думая об этой ш… – мать осеклась, но Роман все равно завелся.

– Я о ней и не думаю, но и ты не трогай её. Не говори о ней… так.

– Хорошо, извини. Я тоже погорячилась, – выдавила мать, пытаясь взять себя в руки, что само по себе для неё, обычно жёсткой и категоричной, было несвойственно. Ольгу мать всегда не любила и прежде в выражениях не стеснялась. Даже странно, что сейчас так легко успокоилась. Впрочем, помолчав минуту, всё же добавила с плохо скрываемым презрением: – Она ведь тоже теперь на комбинате работает. В бухгалтерии. При мне-то, конечно, к нам не совалась. А как только я ушла с поста, сразу помчалась к Павлуше. Ну а тот что? Принял её, дурачина.

Павлушей мать снисходительно называла Павла Викторовича Потапова, который всю жизнь был её замом, ну а после неё сам возглавил филиал.

– Я спать, – объявил тогда Роман, чувствуя, что неприятный разговор иначе не прекратится.

Позже он вспоминал слова матери и иногда ловил себя на безотчётном желании заглянуть в её дело – по должности он имел доступ к личным делам сотрудников комбината. Там и её фото свежее должно быть, и, возможно, какая-нибудь информация. Но тут же одергивал себя, напоминая: ему это неинтересно. Его это не касается. И, к собственной гордости, так за два года ни разу его и не посмотрел. Да и вообще после смерти матери практически не вспоминал её. Олю Зарубину.

Надо же, хмыкнул Роман. Назвал её по имени, впервые за много лет, и ничего, не умер от инфаркта.

Хотя… Зарубиной она была в прошлой жизни. Теперь – Авдеева, если ему не изменяет память.

Само собой, он предпочел бы вообще с ней больше никогда не встречаться, но… встретиться придётся. И, очевидно, ещё и контактировать. Ведь проверка предстоит как раз по её, бухгалтерской, части.

Только вот как теперь с ней себя вести – он не представлял. Впрочем, как? Как положено проверяющему: твердо, бескомпромиссно, холодно. Никаких сантиментов по прошлому и, разумеется, никаких поблажек. Они давно чужие люди.

Мелочиться и придираться по пустякам из мести он, естественно, не будет, но и закрывать глаза на нарушения – тоже не станет. И если там действительно имеют место какие-то махинации – виноватые ответят по закону. И она – в том числе, если, конечно, замешана.