– Сломанная нога только в плюс. – Лариса всхлипывала, глотая слезы. –Инвалидам подают охотнее. Сын обязательно поймет меня, он будет уже взрослым мужчиной, когда снова увидит горемыку-мать. Бабушка вряд ли переживет тяготы нахождения в казенном доме. И я даже не узнаю где ее могилка…

– Я отрекаюсь от своей дочери! – пафосно воскликнула Татьяна Аристарховна в ответ на пламенную речь. – Не могла я родить такую черствую поганку.

– Татьяна Аристарховна, вы перегибаете палку. – возмутилась Аля. – Я не ваша дочь и уж точно вы не можете распоряжаться мною будто я ваша собственность.

– Конечно, ты не моя дочь! – парировала главбух. – Я воспитала бы тебя совершенно иначе и мне не пришлось бы сейчас за тебя краснеть, Алевтина.

Не избалованная излишним вниманием к собственной персоне, Аля мечтала слиться с салоном машины. Но, судя по осуждающим взглядам, способностей к мимикрии в ней не открылось.

Ей очень хотелось топнуть ногой, закричать, еще как-то постоять за себя, но она не смогла. Привыкшая, что в ее жизни все решалось за нее и, как говорил папа – для нее, Аля просто не знала, как нужно правильно поступать. Даже робкая попытка возразить теперь казалась какой-то неправильной, будто она совершает нечто непристойное, за что потом придется расплачиваться.

– Ладно, я согласна, – внутри у нее будто что-то оборвалось. – Терять мне все равно нечего.

– Доченька, ты вернулась! – Алю заключили в железные тиски, из которых она выбралась с большим трудом.

– Не делайте так больше. – Сплевывая мех, попавший в рот с воротника главбуха, попросила Аля. – Я едва не задохнулась. И с вас причитается, Татьяна Аристарховна.

Окрылённая своей очередной маленькой наглостью, она не хотела думать о той авантюре, которую ввязалась.

Как оказалось в последствии – зря.

***

Але не приходилось ранее бывать в таких роскошных заведениях. Раскрыв рот, она рассматривала дорогую мебель, картины в массивных рамах, вдыхала ароматы еды и дорогой жизни.

Ее не смущало даже то, что в клуб их провели с заднего входа. Если уж такая красота в кулуарах, страшно подумать, что творится в основных помещениях.

Ушей едва касалась приглушенная музыка, она будто пленница стучала в стены и перекрытия, просила впустить, но для нее здесь не находилось места.

Молодые парни и девушки – официанты, пробегали мимо с подносами, нагруженными бокалами и тарелками с едой. Аля с интересом наблюдала как меняются выражения на их лицах: от устало-отрешенных до лучезарно-одухотворенных, едва они переступали некую невидимую черту, за которой музыка на мгновение становилась громче и снова помещалась в своеобразный вакуум.

Когда к ним с Татьяной Аристарховной подбежал вертлявый мужчинка с четко-очерченной лысиной, аккуратно обрамленной идеально подстриженными волосиками, Аля сравнила его с собачонкой, трущейся у ног. Естественно, мысленно. Он был одет в расшитый блестящими пайетками пиджак и ядовито-зеленые джинсы, обтягивающие тонкие ножки как вторая кожа, но оставляющие оголенными лодыжки. Мягкие мокасины спокойного бежевого цвета даже на чужой ноге казались безумно удобными. Обувка выглядела несуразно в попугайском ансамбле тряпья, но Аля решила промолчать, разумно решив, что она совершенно не разбирается в современной моде.

Голос у мужчинки был подстать владельцу: тонкий и гнусавый, как у мыши больной гайморитом.

– Сладкая моя, кем ты Лариске приходишься? – Он сверлил Алю колючим взглядом из-под роговой оправы очков с дымчатыми стеклами.

Она растерялась, не сразу сообразив о ком ее спрашивают. Чувствуя себя нерадивой ученицей на экзамене, Аля опасалась сболтнуть лишнего, за что ее могли запросто выставить вон. А уходить не хотелось. Когда еще она сможет попасть в подобное место? И хотя Аля была здесь скорее дворовым воробьем среди павлинов, общая атмосфера праздника передалась и ей. Настроение наконец-то начало улучшаться. Даже страх теперь ощущался не острым колом в горле, а легкими покалываниями внизу живота.