– Спасибо. – Почувствовав себя почему-то неловко, произнесла я, сев в чистый салон.

Дождь начался почти сразу, как только мы выехали с парковки. Крупные капли начали стекать по лобовому стеклу, поэтому мистер Баррингтон включил “дворники”, которые начали быстро смахивать воду в стороны. Взглянув на руль, я поняла, что никогда мужские руки не казались мне настолько красивыми – бледная мягкая кожа, как фарфор, и длинные тонкие пальцы, которые должны были достаться великому пианисту. На безымянном пальце левой руки я заметила перстень с орнаментом и красным камнем.

Подняв взгляд на профиль мистера Баррингтон, я невольно сглотнула и услышала, как часто забилось мое сердце. Резко отвернувшись к окну, я закрыла глаза и покачала головой, заставляя себя, сосредоточиться на чем угодно, но только не на мужчине, которого я не знала, но который заставил меня разволноваться.

– Значит, это не совпадение, что я нашел вас у себя в галерее. – Нарушил тишину мистер Баррингтон.

– Я люблю картины. – Не оборачиваясь, ответила я.

– Давно работаете в этой среде?

– Два года.

– Любимые художники?

– Их больше, чем того требует приличие.

Усмехнувшись, мистер Баррингтон спросил:

– Ваш “топ” три?

– Наверное, это…, – я задумалась на недолгое время. – Каспар Давид Фридрих, Уильям Хогарт и Иоганн Генрих Фюссли.

– Фюссли?! Не слишком ли он мрачен для вас?

Я пожала плечами, почему-то обрадовавшись, что он знает работы Фюссли. Немного придя в себя, я повернулась лицом к мистеру Баррингтону и задала тот же вопрос о его любимых художниках.

– Франческо Айец, – сказал он почти сразу. – Гюстав Моро, Стивена Макки и, наверное, Бернардо Беллотто.

– Это четыре. – Заметила я с улыбкой.

– Иногда я перехожу черту дозволенного. – Сказал мистер Баррингтон и по какой-то причине помрачнел.

– В этом наша жизнь.

– Да, но некоторым лучше держать себя в руках, чтобы не наделать ошибок.

– Это верно. – Согласилась я. – Однако моя тетя сказала бы, что жизнь – это миг, который нужно прожить, а не просуществовать.

– Бывает такое, что жизнь оказывается настолько длинной, что от нее начинает тошнить.

– Вы говорите так, словно прожили больше лет, чем вам на самом деле.

– Сколько вам? – Неожиданно спросил мистер Баррингтон.

– Двадцать четыре. А вам?

– Достаточно, чтобы усомниться во всем, что когда-то было сказано и доказано.

– Вы говорите загадками. – Прищурилась я, уверенная в том, что узнаю его возраст из Интернета, когда вернусь домой.

– Иначе совсем не интересно.

Машина подъехала к моему дому, и мистер Баррингтон, заглушив мотор, повернулся ко мне так, что теперь я могла наслаждаться его лицом не только в профиль. Его волосы сегодня лежали менее послушно, чем в прошлую нашу первую встречу. Так мне нравилось намного больше, хотя против и уложенной прически я не имела ничего против. Просто с небрежными локонами на лбу он выглядел более магнетично, чем обычно.

– О чем вы думаете, Ада? – К счастью, нарушив поток моих мыслей, произнес он.

– Да так…, глупости.

– Вы удивитесь, но мне интересны ваши глупости.

– Наверное, вы – первый человек, который так сказал не конкретно мне, а вообще, в целом. – Усмехнулась я, улыбнувшись. Глаза мистера Баррингтон мгновенно зажглись, но звук автомобильного сигнала заставил его часто заморгать и отвернуться от меня.

– Наверное, вам уже пора домой. – Ледяным голосом объявил он.

– А? Да, точно. – С этими словами я открыла автомобильную дверь и вышла на улицу, где воздух был невероятно свежим и нужным.

Несколько дней я была занята на работе новой выставкой художницы, которая все свое детство провела в Австралии, чему и посвятила свое творчество. Ее работы мне не совсем нравились. В них было что-то отталкивающее и неправдивое. Сказав это Саманте, когда та спросила мое мнение о новой выставке, я пожалела об этом. Оказалось, что эта художница была одной из ее любимых, и “даже имела почти двести тысяч подписчиков с Инстаграм