Дочь вспоминает, боится. И потом снова и снова вытрясает из меня клятвы, что скоро я верну ей  Полину, и я обещаю, чтобы не плакала больше. Скоро слез станет меньше, время лечит. А при наличии денег оно лечит еще эффективнее, и я найду способ заменить воспоминания о дочери, вытеснить их. Пока же придется терпеть – и мне, и ей.

- Сдохнуть за тебя готов, - сжал Веру крепче, а она смеется, серьезность растеряв.

- Гарай, ты чертовски романтичен. Нет бы просто сказать о любви, но тебе бы все сдохнуть самому, или меня убить. Не надоело?

- Вот такой я г*ндон, Вера. Смирись.

- Не ругайся, - фыркнула, из моих объятий выскользнула, и нож в спину воткнула, ведьма чертова: - Я хочу маму навестить. Могилу ее. Не сейчас, но как только Поля ко мне вернется – тогда…

- Нет, - отрезал, и в ванную пошел.

Вера, разумеется, следом побежала. Конечно, нужно же вынести мой мозг, куда без этого?

- Как это «нет»? Влад, черт, я понимаю все, и ненависть твою понимаю, но я должна навестить ее. И, кроме того, - она замялась, стоит, уперевшись спиной в душевую кабину, и сверлит меня взглядом, который я в зеркале вижу, - год прошел, и я как представлю, что на могиле ее сорняки растут… не дело это, нельзя так.

- Скоро зима, снег выпадет, и сорняки подохнут. Также, как и она, - сказал, но Вера снова рот приоткрыла, спорщица хренова. – Разговор окончен.

Если Вера думала, что правда эта гребаная, или ее робкие фразы, что мать не виновата мою ненависть потушат – она чертовски неправа была. Катастрофически, я бы сказал. И не за сестру я злюсь, может, мать и не хотела Нику убивать, а просто крыша съехала. Не за то, что отравой пичкала.

Я за Веру я ее ненавижу. И за гены свои безумные. Я ведь на полном серьезе решил, что шестилетняя девчонка – настолько продуманная тварь, что спланировала убийство. ШЕСТИЛЕТНЯЯ ВЕРА, мать ее! И верил в это годами, так что это, если не безумие наше фамильное?! Разум пытался пробиться сквозь эти бредовые мысли, но сумасшествие всегда сильнее разума, и я чуть было не двинулся окончательно. Веря, что ребенок мог быть расчетливой убийцей.

Нет уж, Вера на могилу к ней не пойдет. Она только на человека начала быть похожа, а яд Надежды Гарай и сквозь два метра земли может просочиться, снова отравив мою Веру

- Какой же ты мудак, - прошипела она, и вышла из ванной, меня одного оставив.

Пусть остынет, и пусть уже, Боже или дьявол, хрен знает, к кому из вас обращаться, но пусть уже Верино самоуважение вернется, и она перестанет чтить память женщины, которая всем нам жизнь испоганила!

Но паскудная вина не дает мне спокойно дышать, и я поплелся в спальню. К ней, к Вере.

Разумеется, глаза у нее на мокром месте. Сжимает в руке какую-то уродливую, дешевую погремушку, и опять на совесть мою давит. Черт бы побрал и совесть мою, непонятно откуда взявшуюся, и погремушку эту, и Веру за компанию.

- Хватит, не плачь. Ну сколько можно? – встал перед ней на колени, и силой вытащил из ее руки эту китайскую дрянь. – Вера, у меня идея: давай в Париж? Ты и я, что скажешь?

- Какой Париж? – голос у нее хриплый, на меня уставилась, как на привидение.

- Эйфелева башня, Монмартр, Лувр. По Галерее Лафайет пройдемся, купишь все, что захочешь, - соблазняю ее, отвлекаю, но не действует. – Или в Барселону. В Вену, в Нью-Йорк? Малышка, загранник тебе быстро сделают, как и визу, подвязки у меня есть нужные, ты только скажи. Давай съездим, ты ведь не видела ничего, кроме деревни нашей и Питера.

Смотрю на нее, и так отчаянно хочется, чтобы согласилась! Рано или поздно ей легче станет, но лучше рано, чем поздно – еще одна чудесно-логическая мысль от Влада Гарая. Рассмеялся бы, если бы мог, но не до того сейчас. Вере хреново, и мне хреново, и душу грызут ее слезы – плачет о ребенке, с которым два месяца всего прожила.