«… есть надписи на русском языке».
Далеко не все уехавшие семи пядей во лбу, далеко не всех можно причислить к сливкам общества. По-моему, гораздо больше раздолбаев разного рода, покативших за бугор за лёгкой жизнью и возможностью работать мало (лучше вообще не работать), а получать прилично, по нашим меркам прилично. В 90-ых годах, во всяком случае, было много именно таких. Хотя изобретательности у них порой не отнять. Один знакомец проехал на мотоцикле из Риги до Центральной Франции почти без копейки в кармане – заправлялся и, круто развернувшись, выезжал с заправок через въезд, не обращая внимания на всякие запретительные знаки. Потом жил в приюте для запросивших политическое убежище. Там кормили бесплатно и даже давали какие-то деньги на карманные расходы. Никаких личных амбиций у него не было, крыша над головой, кормёжка, даже драки с неграми в том же приюте, что ещё нужно человеку, чтобы встретить старость?
Помню журналиста из Воронежа, женившегося на француженке, дабы уехать из страны, где вместо обращения в суд по поводу всякого рода злоупотреблений, пишут в областную партийную газету. Ему почему-то это особенно мешало, или красивую легенду себе придумал. Ну не хотелось человеку быть посредником между жильцами и ЖЭКом, устал он от этого или просто не принимал такого порядка, вот и решил быть французом. Решил, и точка. Ко всему нашему возникло отторжение, даже к собственной национальности. Парень в разговоре с моей первой супругой заискивающе заглядывал ей в глаза и говорил (речь шла ещё о СССР): «Почему ты мне говоришь у вас, не у вас – у них!» Мол, я же ваш, я прогрессивный, не недоразвитый как они там все, я знаю, что не в газету надо писать о протечках в крыше шестнадцатиэтажного дома. Было немного противно на это смотреть, ведь назови ты себя хоть индейцем племени Квакиютль, про тебя всё равно будут говорить – а, это тот русский, который называет себя квакиютль. Тем более, даже с «нашим» языком имелись у этого новоявленного француза проблемы – разговор шёл на их языке, на русском. А вообще-то интересно, что он сейчас говорит, ведь у нас уже давно не пишут в газету, чтобы пожаловаться на жилконтору, а чаще всего идут как раз в суд.
Кстати, есть интересный феномен. Если немного утрировать, то дело выглядит так: в России человек ненавидит свою страну или, в крайнем случае, правительство, уезжает с радостью, но, пожив за границей, постепенно становится завзятым патриотом. Примеров тому много: диссидент Эдуард Лимонов из советской эпохи или из совсем недавнего времени журналист Андрей Бабицкий. С некоторыми моими знакомыми подобное тоже случалось. Такие метаморфозы происходят порой с тем, что называют «русской душой» в западном мире.
Лимонов прекрасно здравствовал в Штатах и во Франции, но не каждому удаётся хорошо устроить свою жизнь. Забугорный рай не всегда на поверку оказывается таковым. Бывает, люди кончают самоубийством, знаю два таких конкретных случая. В обеих с жизнью расстались учёные – один историк (человек, которому я многим был обязан), другой – математик. Так что не на всех хватает пряников в науке. Что же касается основной публики, то в доинтернетное время достаточно было почитать объявления у собора св. Александра Невского в Париже, чтобы понять, как непросто складывается жизнь у многих наших людей. Например: «учительница русского языка и литературы с 15-ти летним стажем ищет работу няни или уборщицы», «дипломированный инженер готов выполнить любые работы по сантехнике». И не надо думать, что потенциальные работодатели очень обеспеченные люди, которые не знают, что делать со свалившимися на них деньгами. Нет, чаще всего это такие же недавние эмигранты, которым повезло найти неплохое место, и вот теперь дабы не терять постоянный заработок, молодая мама предпочитает платить няне (нашей, в «чёрную», дешевле). У моих знакомых, англо-русской пары из Парижа, русскоязычной няней была учительница откуда-то с Западной Украины. Труд такой, как правило, осуществляется нелегально, хотя французское государство ещё в девяностые годы предприняло ряд интересных и эффективных мер для борьбы с серым, бытовым налом.