- Но я чуть не обвалился, когда ты меня ущипнул! – признавался Пыш. – Фух! Сердце прямо в пятки упало!

- Когда-нибудь тебя эльфийский гвардеец ущипнет, - предрекла я, и воришка сразу смеяться перестал. – И тогда будешь воровать корки у тюремных крыс.

- Бог с тобой, Эрм! Не говори такие страшные вещи! – Пыш даже побледнел.

- Давно бы за ум взялся… - заворчала я и замолчала.

Мимо нас проехала коляска, запряженная эльфийскими белыми жеребцами. На конях блестела позолоченная сбруя и покачивались плюмажи из павлиньих перьев, а в коляске, между двух эльфов в златотканых камзолах, сидел наш недавний покупатель – тот самый красавчик с изумрудными глазами.

Мы с Пышем прижались к стене дома, чтобы дать дорогу коляске и сопровождавшим – десяти всадникам с кинжалами наголо.

Зеленоглазый красавчик повернул голову, и наши взгляды встретились. Меня словно облили ледяной водой из ведра. Холодное презрение, высокомерие, брезгливость – вот что было в этом взгляде.

Посмотрев на меня, эльф мазнул взглядом по Пышу и отвернулся.

- Пыш, извини, - сказала я, когда процессия скрылась из виду, - но сейчас ты получишь еще пару плюх.

3. 3

- Что-то у тебя сегодня одни розы получаются, - проворчал папаша, выбирая из вороха цветов драгоценный камень. – А! Вот, еще один рубин… - держа его двумя пальцами, отец посмотрел камень на свет. – Выше всех похвал – прозрачный, цвет хороший.... Спой еще, Эрм. Мне надо хотя бы три таких камня.

- Все сделаем в лучшем виде, - заверила я его и запела.

Песня была старинная, да и слышала я ее очень давно, но именно сегодня – когда солнце светило так ярко, и небо было голубым, как самые лучшие топазы, она вспомнилась мне:

- Лети, мой сокол, далеко,

Неси благие вести.

Скажи: в разлуке нелегко

Быть с женихом невесте.

- Я полетел бы далеко

По твоему приказу,

Но кто жених? Ведь я его

Не видывал ни разу.

- Он в замке, в башне, у окна,

Его любой узнает:

Нет звездам счета, но одна

Луна в ночи сияет.

Пока я пела, с губ моих так и срывались розы – сплошь алые и пунцовые. Попадались и камни – рубины, к огромной радости отца. Он складывал их на сложенную вчетверо шерстяную ткань, предварительно взвешивая и делая пометки в каталоге драгоценных камней.

- Ты поешь совсем как мама, - сказал он, не поднимая головы, когда камней, наконец, набралось достаточное количество.

- Так она и песню эту пела, - сказала я, собирая розы в букет. На них были шипы, и я их сковыривала ногтем. – Вот, что-то сегодня вспомнилось.

- Рубины посыпались, - задумчиво протянул отец. – А ну-ка, посмейся.

- Пап, ну ты же знаешь, что я не могу смеяться по принуждению, - притворно обиделась я. – Я засмеюсь только если… Ну ты знаешь, из-за чего засмеюсь.

- Шантажистка, - буркнул отец, но сполз с табурета и вышел на середину комнаты.

Я знала, что за зрелище сейчас будет, и еле сдерживала смех, пока папаша одергивал куртку и разглаживал бороду.

Потом он прихлопнул в ладоши и начал диковатый гномий танец – неуклюже ставил ногу на каблук, поворачивался из стороны в сторону, забавно кряхтя, а потом закружился, подбоченясь и приставив к макушке указательный палец – это называлось «кружиться на веревочке».

К этому времени я уже хохотала, как сумасшедшая, и на деревянный пол градом падали гранаты, яшма и турмалин.

- Довольно! Довольно! – взмолилась я, когда живот заболел от смеха.

Папаша прекратил пляску и уставился на россыпь камней на полу.

- Сегодня все красные, - глубокомысленно изрек он. – Тащи веник и совок – сметем их разом.

Собрав камни и поставив цветы в воду, мы с папашей уселись у окна каждый за своим станком.

- Я сделаю браслет из вот этих трех рубинов, - рассуждал отец, выкладывая камни на белой ткани. – Добавлю еще мелких жемчужин на отделку и возьму, пожалуй, вот эти гранаты. Они хорошо попадают в цвет.