Но на лестнице я всегда чувствовала себя слегка неуютно: колючие мурашки ползли по плечам от пронизывающего холода и сырости, что источали каменные стены. Высокие кривые ступеньки нагоняли на меня страх сломать ноги, но все эти мелочи прощались, потому что в кабинетах подвала был замечательный резонанс, а для музыканта это неописуемая радость. Потому несколько секунд неудобства заканчивались наградой.

Отвлекшись на чей-то высокий голос в коридоре, я едва не полетела кубарем по кривым каменным ступенькам и чудом удержалась за широкие деревянные перила.

Николай Петрович ожидаемо не остановился, чтобы помочь, а гордо прошествовал вниз. Субординация и никакого вмешательства. Он и на уроках никогда не кромсал мой стиль пения и разрешал быть собой. Полная свобода, даже слишком полная. За это я его и обожала.

Но лежать трупиком со свернутой шеей внизу лестницы не очень хотелось: мог бы и подхватить за локоток.

Наша Академия – настоящее бомбоубежище. Старинное здание, широкие лестницы и темные коридоры, пропахшие облущенной побелкой и вековой пылью. Говорили, что лестница в подвал – это черный ход для слуг еще при царе. При каком именно, я не уточняла, не очень люблю историю. Успешно проспала ее на первом курсе, получила шесть баллов и ушла на каникулы довольная, как слон.

Когда мы подошли к классу, учитель неожиданно миновал нашу дверь и свернул в другую часть коридора. Я замерла и потянулась к затертой ручке класса. Ну, Кравцов часто был непредсказуем, может, надо что-то оркестровщикам сказать, не буду же я его допрашивать? Решила, что как раз успею распеться, пока он прогуляется к коллегам.

– Куда? – Он глянул через плечо и коротко махнул головой. – За мной.

– З-зачем? – Я подергала закрытую дверь. – А распеваться?

– Позже. Оставьте.

Я приблизилась к преподавателю. В эту часть коридора я ходила только тайком, так что сейчас почувствовала странный трепет и необъяснимое волнение. Будто что-то здесь случится.

Я остановилась рядом с Кравцовым и едва не рухнула от легкого запаха коньяка. Пришлось отодвинуться. Учитель был высокий, крепкий и довольно симпатичный – то ли цыган, то ли татарин. Казалось, в нем все складывалось безупречно: волевые решения, мужественность, конкретность, но вот была маленькая червоточина – любил выпивать. Не по-черному, но маленький саквояж, точно знаю, всегда прятал небольшую бутылочку горячительного напитка. Когда и как он пил, я не замечала, но вот специфический спиртной запах мой чуткий нос улавливал с первых секунд.

Кравцов прошагал дальше и распахнул передо мной дверь в оркестровую. Там стоял такой гам, что я невольно поморщилась. Трубы, тромбоны, саксофоны… И все это гудело, скрежетало и мучило мои нежные уши.

А еще плотный запах мужского пота и верхней одежды. Хотелось бежать, но музыка… звала.

Николай ткнул пальцем на свободный стул, предлагая мне сесть. Я? Могу послушать оркестр? Побыть в самом его сердце? А-а… Мечта всей жизни! Я неловко завалилась на сидение и прижала к себе рюкзак. Заулыбалась во весь рот и чуть не оглохла, когда над ухом замычал альт-саксофон.

4. Глава 3

Настя

Год, нет, почти полтора, если учитывать еще и вступительные экзамены, я тайком подслушивала репетиции оркестра под дверью. Прижималась к ней и впитывала в себя отдаленно-глухие звуки. Ох уж эта изоляция. Переливы живых инструментов не заменит ничто на свете: ни синтезаторы, ни компьютерные программы. Даже фальшь или нескладуха в ритме слушались по-особенному. Они казались чем-то необыкновенным и уникальным, а когда музыканты играли что-то из Армстронга или «Листья» Космы, я просто таяла и ловила экстаз. Да, это музыка! Хотя я больше люблю рок, но наш эстрадный оркестр вполне устраивал мои вкусы.