Таким образом мне показали, кто тут главный, и на несколько секунд меня охватило нежелание уступать, однако ничего другого мне не оставалось: сказать мне было нечего, да и в словах его не было ничего особенного, поэтому в конце концов я повернулся и пошел в учительскую.

Заглянув после уроков на почту, я обнаружил в ящике три письма. Одно было от поступившего в Ставангерский университет Бассе, другое – от Ларса, который теперь жил вместе со своей девушкой в Кристиансанне, а третье – от Эйрика. Он начал учиться в Техническом университете в Тронхейме.

Бассе описывал случай, произошедший с ним накануне переезда. Он привел домой девушку – или, скорее, женщину, потому что ей было двадцать пять – и в самый, как он это называл, интересный момент с ней приключилось что-то вроде припадка. Бассе испугался до смерти. Он писал, что у женщины начались судороги, тело ее тряслось и дрожало, он решил, что у нее эпилепсия, вытащил из нее член и вскочил.

«Карл Уве, я со страху чуть не умер! Я не знал, куда бежать – скорую вызвать или как. Вдруг она умрет! Я ведь и правда так подумал. Но потом она открыла глаза, потянула меня к себе и спросила, куда это я собрался. “Еще!” – стонала она. Прикинь? Оказывается, это у нее оргазм был! Вот как оно бывает у зрелых женщин!»

Я шел по дороге, читал его письмо и смеялся, но чувствовал, как меня что-то гложет, потому что сам я никогда ни с кем не спал, секса у меня не было, иными словами, я был девственником и не только мучился от стыда за то, что два года врал о своих постельных подвигах – причем и Бассе, и другие, похоже, мне верили, – но и изнывал от желания переспать с девушкой, неважно с какой, и испытать ощущения, которые регулярно испытывали Бассе и другие мои приятели. Каждый раз, когда я слушал про их геройства, по телу разливались одновременно апатия и желание, бессилие и сила, потому что чем дольше у меня не получалось ни с кем переспать, тем сильнее я этого боялся. Почти о любой моей проблеме я мог поговорить с кем-нибудь и облегчить душу, но об этой говорить было нельзя, никогда и никому, ни при каких обстоятельствах, и каждый раз, думая об этом – а случалось такое нередко, по несколько раз в час, – я чувствовал, как на меня опускается тяжелая темнота, непроглядная безнадежность, которая порой тотчас же уплывала, как туча мимо солнца, а иногда сковывала меня надолго, но независимо от того, какую форму принимала эта безнадежность, избежать ее я не мог – столько с ней было связано сомнений и мук. Получится ли у меня? Получится ли? Если я, несмотря ни на что, смогу устроить все так, как надо, и окажусь в одной комнате наедине с обнаженной девушкой, получится ли у меня вообще переспать с ней? Буду ли я в состоянии все это проделать?

Таинственность и двойная игра, которую я вел, не облегчали мне задачи.

– Знаешь, что написано на самом конце презерватива? – спросил, глядя на меня, Трунн. Была весна, перемена, и мы целой компанией стояли перед школой.

Он смотрел на меня.

Интересно, почему? Догадывался, что я вру про девушек, что я вру про секс?

Я покраснел.

Что мне ответить? Сказать «нет» и спалиться? Или сказать «да», чтобы меня вполне резонно спросили «и что же»?

– Нет, что? – спросил я.

– Значит, у тебя такой маленький член? – проговорил он.

Они расхохотались.

Я тоже засмеялся, с невыразимым облегчением.

Вот только Эспен – он, кажется, посмотрел на меня? Вроде как понимающе и оттого отчасти торжествующе?

Спустя два дня он подвозил меня вечером домой – мы с ним засиделись у Гисле.

– А у тебя вообще сколько девушек было, а, Карл Уве? – спросил он, когда мы проезжали по пологому склону возле Крагебуэна, где по обеим сторонам дороги выстроились старые ветхие дома.