Сам Максим Кремнёв этим не занимался, не заводил персональных рабочих мест в общежитии: не любил навечно привязываться ни к каким местам и столам; наоборот, любил движение и перемены. Он был человеком ветреным и непоседливым по натуре, этаким перекати-поле. И любой застой был органически противопоказан ему, удручающе на него действовал… К тому же, три раза в неделю по вечерам он серьёзно занимался спортом, как уже говорилось, выступал за сборную факультета и МГУ, и в общажные читальные залы заглядывал редко в учебные дни, от случая к случаю. Как правило, он в Учебном корпусе любил сидеть и работать допоздна, где куча книг по всем направлениям и тематикам была под рукой, а сами залы были огромными, светлыми и просторными, не чета фэдээсовским, куда было тошно ходить, где постоянно приятели отвлекали… Туда он перебирался лишь во время сессий, когда неохота было собираться и в Гуманитарный корпус ехать с Ломоносовского проспекта, время и силы на переезды тратить, дёргаться и уставать.

Избранница же его, наоборот, была трудоголиком и домоседкой, похоже; любила постоянные обжитые места, и везде поэтому старалась свить своё гнёздышко, привыкнуть к нему, пусть и временному, чтобы чувствовать себя расслабленно и комфортно. Начиная со второго курса, она, пообвыкнув в общаге и ощутив себя уже полноправной студенткой, как раз и облюбовала угловой стол у торцевой стены в самом большом зале их жилого корпуса: так можно было предположить. Чтобы быть подальше от вечно хлопающей входной двери и шатающихся туда и сюда студентов, к которым она сидела спиной и никого не видела. Облюбовала, по-хозяйски обставила передний стол под себя – и никому уже его не уступала в течение учебного года. А где она занималась на первом курсе? – Бог весть. История о том умалчивает…

Повадившись ходить в этот зал раз в неделю вечером после занятий, Максим пристраивался за свободным столиком в центре напротив двери, редко кем занимаемым, и тихо сидел там какое-то время, подперев рукой голову и замерев, – жадно пожирал свою богиню глазами, любовался, радовался и восхищался ей, царственным видом её умилялся. И, одновременно, как бы “заряжался” от неё словно от живой батарейки – фантастическим её трудолюбием и упорством, усидчивостью, работоспособностью и чистотой, которые обильно струились от девушки в мiр лучами искрящимися и невидимыми. Ему так сладко было следить со стороны, как она напряжённо книги читает изо дня в день, терпеливо копается в них, критически анализирует – и через этот анализ азы Большой Истории познаёт, запечатлённые на бумаге картинки прошлого. Или старательно и дотошно, как и все отличницы, конспектирует мысли великих в своих тетрадках – чтобы понадёжнее их понять, запомнить и уяснить, “разложить в голове по полочкам”. И потом уже те знания применять, когда настанет срок, – устно или письменно передавать потомкам в ранге молодого учёного.

В особо-сложных местах она откладывала авторучку в сторону, поднимала голову кверху и, уставившись глазами в стену, надолго задумывалась, подбородок, щёки, носик пальчиками теребя, до сути авторской докопаться пытаясь, до Великой Истины. Вся такая возвышенная, любознательная и прекрасная, да ещё и умненькая вдобавок, каких в стране не много, поди, и найдёшь, каких и в мире-то единицы водятся.

Наблюдая со стороны за девушкой, на чистого ангела больше похожей, или на херувима, каким-то непостижимым образом попавшего к ним на истфак, мысленно общаясь с ней, некий телепатический контакт устанавливая, или внутренний канал связи, Максим и сам высоко поднимался мысленно и креп душой, чистоту с красотой от богини сердца перенимая. Развратником, циником и пошляком он и раньше не был – избавил его от этого Господь Бог, оградил от грязи и мерзости житейской! Теперь же, после встречи девы-красавицы, так поразившей его и, одновременно, очаровавшей, он скабрезных мужских разговоров в комнате прямо-таки на дух не переносил – закипал ненавистью от них в два счёта.