Она просто никогда не понимала детей и не имела с ними никаких отношений.

Еще подростком она бросила школу и устроилась в офис на полный день, а потом вышла замуж и стала молодой матерью и домохозяйкой. Теперь же оказалась в Нью-Йорке в эпоху бурных шестидесятых, и, несмотря на все усилия моего отца сделать из нее идеальную жену, она была любознательной, полной энергии, и у нее было много свободного времени. Она брала уроки музыки, с тоской засматривалась на богемный образ жизни и могла в одиночку отправиться на Ньюпортский джазовый фестиваль[19], чтобы увидеть Майлса Дейвиса[20]. Она не собиралась становиться счастливой домохозяйкой, она хотела веселиться.

Папа так и не разбогател, и я слышал, что некоторые винили мою мать в том, что она не помогла ему подняться по карьерной лестнице. Вместо того чтобы поддерживать своего мужчину, она вела себя как хиппи, носила дашики[21] и была завсегдатаем на коктейльных вечеринках.

Я добился совершенства в ничегонеделании. Просыпаясь на рассвете, я клал свои маленькие ладошки и белокурую голову на теплый радиатор, тер лоб, чтобы он стал горячим. И кричал своим тоненьким хрипловатым голоском: «Мама, что-то мне нехорошо, я заболел!» Успех! Целый день я мог свободно беседовать со своими воображаемыми друзьями и читать книги о Волшебнике страны Оз, в которых я узнал о слове «Пирксил», которое, если его правильно произнести, наделяет человека безграничной магической силой. С тех пор я стараюсь произносить его правильно.

Моя сестра отделывалась от назойливого младшего брата и сбегала со своими ровесниками, так что каждое утро я проходил пять кварталов до средней школы Мидленда в одиночестве. Я прятал покрасневшие и задеревеневшие от холода руки в карманы и, каждый раз выдыхая пар, становился похож на паровозик Чу-Чу, но мне нравилось чувствовать, как лед и снег хрустят под моими ногами. Я придумывал для себя игры – то маршировал как оловянный солдатик, то шел, только касаясь трещин на тротуаре, а когда лед был гладким, то скользил и кружился, пока не шлепался лицом. Я составлял слова вместе, а потом быстро произносил их, чтобы получить одно новое слово: «шлемсвинковш» и «нетклейтолк». Однажды я бросил свой ботинок в ледяной ручей, просто чтобы понаблюдать, как он уплывает. Я вернулся домой в одном ботинке и без какого-либо оправдания для своего разъяренного отца и получил неминуемую порку. «Да ты знаешь, сколько я заплатил за эти ботинки?! Деньги не растут на деревьях!» Я знал, что облажался, но, черт возьми, я так любил эти прогулки в одиночестве и возможность позволить своему разуму блуждать в собственном космическом темпе.

Если я когда-то и собирался обратиться к религии, то это было не что иное, как Рождество. Я мог физически ощутить то теплое волшебство, которое охватывало меня в этот праздник. За несколько дней до его наступления я начинал чувствовать невероятное возбуждение. Каждый день после школы мы с Кэрин смотрели рождественские выпуски программ, зачарованные мараскиново-вишневым носом Рудольфа и Снежным человеком, таящимся среди загадочных арктических айсбергов.

Моя искренняя любовь к Санте была чистой, и каждый раз я сидел с широко раскрытыми глазами у окна спальни, стараясь не уснуть как можно дольше, чтобы увидеть его прибытие. Однажды моя сестра обманула меня: она подделала оленьи следы на нашем заснеженном крыльце, а затем разбудила меня, заснувшего на подоконнике, и сказала, что видела, как он приземлялся.

Но даже после того, как я повзрослел, стал мыслить логически и начал пробираться в комнату родителей, чтобы найти спрятанные подарки, и даже теперь, когда я хожу по магазинам за рождественскими подарками со своей пластиковой картой, магия Санты все еще действует на меня. Я все еще восхищаюсь подарками под елкой, и, когда мы собираемся все вместе, нежное сияние рождественских огней затмевает весь остальной мир. Я все еще верю в Санту.