– Нет.

– Тогда идём скорей.

И я повиновалась. Наверное, это неразумно ― так безропотно садиться в машину к совершенно незнакомому человеку. Но я уже уселась, и Влад прикрыл за мною дверцу, и ремень безопасности оказался уже пристёгнутым, ― короче, паниковать было поздно.

Мотор заурчал, иномарка сорвалась в темноту. Пару минут мы молчали, что немного напрягало, но потом я стала задавать какие-то легкомысленные вопросы, и Влад постепенно разговорился. Конечно, о себе он не сказал ровным счётом ничего, но зато я узнала парочку любопытных фактов из профессорской биографии, о которых сам Шиманский, почему-то, никогда не упоминал. Так, за без малого четверть часа мне стало известно, что крёстный мой пишет весьма недурные стихи и сочиняет очень хлёсткие эпиграммы на коллег и знакомых. И одна из таких эпиграмм чуть было не зарубила на корню всю его карьеру. Как-то давным-давно, ещё в юные годы, докторант Пётр Шиманский накатал очень язвительное четверостишие, в котором высмеивал ни кого бы то ни было, но своего на тот момент непосредственного научного руководителя. Эпиграмма попала в руки какому-то «доброжелателю», и таким образом дошла до высмеиваемого в ней академика. Последний на беду обладал не только рядом досадных изъянов, но и огромной, сплошь ранимой гордыней. И, не вступись за талантливого докторанта сам декан, то не видать бы Шиманскому своей диссертации как собственных ушей!

Когда мы подъехали к городскому центру, Влад поинтересовался, куда бы мне хотелось направиться, и я, кажется, сильно удивила его пожеланием прогуляться по набережной… В общем, репутацию чокнутой я себе уже заработала: шастаю в полнолуние по загородным трассам, краду телефонные номера, а свидания назначаю не в кино и не в кафе, как бы сделала нормальная, адекватная девушка, а под открытым небом, в самом холодном и сыром месте в городе… Но мне просто не хотелось попадать в те неловкие ситуации, что связаны с оплатой всяких там кафешно-киношных счетов: я не знала, как следует поступать в таком случае ― позволять платить за себя мне принципиально претило, а рьяные настаивания на оплате счёта пополам могли уязвить самолюбие Влада, да и меня саму выставить закомплексованной чудачкой.

Мы оставили машину на стоянке, а сами направились к набережной. Тут было красиво. По-своему, по ранневесеннему. Расчищенный асфальт тротуара тёмно-матовой лентой окаймлял белесый от подтаявшей наледи берег; лилово-синее небо, по краям озарённое рыжиной городских фонарей, трепетало и рябило над водою зыбкими, поспешными облачками, и казалось, что это оно стало жертвой полноводия, и что это оно вынуждено бурлить и спешить куда-то вдаль, в то время как надменная глянцевая река стоит на месте.

Воздух был промозглым от влаги, беспощадным в своей способности проникать под верхнюю одежду и пробирать до костей. Мы прошлись немного вдоль берега. Разговор не клеился. Влад смотрел на меня приветливо, но отрешённо, как смотрят люди, погрязшие в собственных раздумьях, на вопросы отвечал односложно, убивая тем самым все попытки снова разговорить его. В результате я тоже умолкла, остановилась у берегового откоса и занялась созерцанием вечернего пейзажа. Мой спутник некоторое время стоял чуть поодаль, а через пару минут подошёл ближе и взял меня за руку. Я глянула на него вопросительно, но тут же отвела глаза ― не выдержала сеанса изумрудного рентгена. Нет, я не преувеличиваю ― этот парень смотрел так, будто бы мысли мои читал! А те, надо заметить, были одурманены, восхищены, очарованы и наивны до дурости ― такие лучше было не демонстрировать! Так, рука в руке, молча глядя на воду, мы простояли, как мне показалось, целую вечность. Но вдруг Влад издал обречённый вздох.