Один за другим проходят чередой герои Константина Воробьева. В них – автобиография целого поколения, автобиография тех, кто ушел на фронт, вынес плен, сражался в партизанском отряде, а потом в тяжких преодолениях искал свое место в мирной жизни. Пусть не все оказались такими стойкими и бескомпромиссными, как Белоголовый, Антон Кержун, но в этих судьбах раскрылись судьбы тех, кто остался верен себе, кто не подстраивался в поисках удобного местечка. Да, бывали моменты, когда пресс жизни беспощадно давил на человека, склоняя его к компромиссу, но герой К. Воробьева всегда делал правильный выбор, всегда в нем побеждал человек чести и собственного достоинства.

Вроде бы повести, собранные в сборнике, разрозненны – они о разном и написаны в разное время. Но книга получилась цельная, как будто создана на одном дыхании. Объединяет эти повести позиция героев-рассказчиков (за ними легко угадывается сам автор), одинаково не приемлющих фальшь, ложь, самодовольство, особенно духовное самодовольство, всякую искусственность и позу, надуманную игру и значительность. Честность, бескорыстие, подлинность в проявлении чувств, чистота и благородство помыслов – вот истинные ценности, которым поклоняются герои Константина Воробьева. И достойны презрения те, кто не может ради собственного благополучия устоять перед соблазном житейских компромиссов.

Повести расположены в хронологическом порядке, действие в них начинается в 1943-м и завершается в 70-х годах.

Война и коллективизация – вот два крупных исторических события, которые формировали душу и характер главных героев К. Воробьева. И пусть в одном случае героя называют Антон Кержун, в другом – Константин Останков, в третьем – Родион Сыромуков, но все они, столь разные по своим индивидуальным характерам, сливаются как бы в один человеческий образ – образ поколения, когда возникают главные вопросы жизни: отношение к нравственным ценностям русского народа. И писатель с горечью устами Сыромукова из повести «...И всему роду твоему» говорит о своем современнике, перечисляя его отрицательные черты: «Он чересчур торопится заглянуть в любой финал. Скажем, в конец своей дружбы, любви, в конец книги, в конец своего пути. Кроме того, он изрядно и повсеместно обнаглел, требуя и получая от жизни больше, чем ему причитается... У человека должно быть недосягаемое в жизни... потому что убежденность любого и каждого во вседоступности в конечном итоге сведет на нет творческое усилие таланта, просвещенность, честь, доблесть, трудолюбие и тому подобные высшие достоинства разума и воли!»

В 1975 году, когда К. Воробьев работал над повестью «...И всему роду твоему», он откровенно признался, что в книгах современных беллетристов нет мудрости: «Возможно, дело в том, что большинство нынешних писателей представляется мне чересчур резвыми и здоровыми, извините, мужиками, и поэтому чужая человеческая жизнь в их сочинениях похожа не на кардиограмму сердца, а на прямой вороненый штык». Воспринимать человеческую жизнь как кардиограмму сердца... Только в этом случае писатель создаст нужное для своего народа и времени произведение, откроет тайные глубины человеческой души. Таким предстает и Константин Воробьев в сборнике «Друг мой Момич».

Повесть, давшая название сборнику, напечатана впервые, хотя написана еще в 1965 году. С историей создания этой вещи связаны и некоторые мои личные воспоминания.

Я познакомился с Константином Воробьевым в тяжелое для него время. С газетных и журнальных страниц, в выступлениях и докладах постоянно сыпались упреки по его адресу за его повесть «Убиты под Москвой», опубликованную в «Новом мире» (1963. № 2). Упрекали за искаженное изображение великой битвы под Москвой в ноябрьские дни 1941 года, за отбор «лишь самого плохого, самого трагичного», «за вольное или невольное сгущение красок», за «настроение безысходности, бессмысленности жертв, принесенных на алтарь Отечества, которое навевает произведение»... Эти упреки, конечно, самое безобидные, а ведь говорили и писали слова похлестче: «Да, из неглубокого колодца черпали материал для своих повестей К. Воробьев и Б. Окуджава. И дно этого колодца покрывал отнюдь не чистый песок. Вот и всплыла у них на поверхность всякого рода слизь да липкая грязь. А все чистое, мужественное, святое, что характеризовало нашего человека на войне, оказалось погребено под густым слоем этого ила» (Урал. 1963. № 9).