Хорошенько запахнув на груди халат, я заспешила обратно в спальню. Так быстро, как только могла. Пьяные мужчины наводили на меня ужас, и, вспоминая нашего возницу, я всегда пыталась их остерегаться. Трезвый он был милейшим человеком, но, напившись, становился злее чёрта и не раз до полусмерти избивал жену.

‒ Подождите-ка, там какой-то шум.

‒ Наверное, кто-то из слуг. Ещё не ложился либо уже проснулся.

‒ На слуг непохоже.

Голоса стали громче, хохот ‒ вульгарнее. Я засеменила по ступенькам ещё быстрее, и тут одна из тапочек, как назло, спала с ноги и полетела вниз. Поднимать её было некогда, и я продолжила бег, надеясь, что меня никто не заметит, но не успела сделать и пяти шагов, как в пятку воткнулось что-то острое. Такой дичайшей боли я в жизни не испытывала, а оттого взвизгнула и прикусила губу.

Идти дальше я уже не могла. Нога ныла зверски и, привалившись к первой попавшейся стене с факелом, я чуть приподняла сорочку и попыталась осмотреть ступню. Не вышло. От поднятия ноги мне стало совсем худо, голова закружилась, и я бы как пить дать шлёпнулась на пол, если бы чья-то сильная рука не прислонила меня обратно к стене.

‒ Наверное, это Вы потеряли?

Передо мной стоял мужчина. На вид ему было примерно столько же, сколько и моему брату. Двадцать, может, чуть меньше. Высокий и широкоплечий, с темными вьющимися волосами, спускающимися почти до плеч. Глаза у него были карие с маленькими золотистыми вкраплениями. Серый плащ и черные сапоги сильно запылились. По-видимому, в дороге он провёл не один день.

‒ Что?

От боли перед глазами у меня плясали разноцветные круги, и я изо всех сил сжимала зубы, чтобы не застонать.

‒ Ваша обувь, ‒ протянул он мне мою потерю и указал взглядом на босую ступню.

‒ Кажется, я на что-то наступила. На что-то острое.

‒ Позвольте, я посмотрю.

Он легко опустился на колено и, обхватил мою лодыжку руками, аккуратно приблизил ступню к глазам. Я покрепче вцепилась в стену.

‒ Вы встали на иглу, и она вошла в пятку почти наполовину. Мне придётся её вытащить. Потерпите, сейчас будет больно.

Я покрепче сжала зубы и прикрыла глаза. Мужчина не обманул. Мне и правда было больно, ещё больней, чем в начале, но после стало заметно легче.

‒ Видите, какая большая и толстая. Целый бык, а не иголка. ‒ Мужчина улыбнулся и вложил мне в ладонь предмет моих страданий, а затем, достав из-под плаща медную фляжку, щедро плесканул на ногу чем-то коричневым. Рану защипало, а воздух наполнился запахом крепкого алкоголя. Скорее всего, бренди. ‒ Должно быть, это королева-мать обронила. Она всегда носит в своём платье иголку с вдёрнутой в неё ниткой.

Я пожала плечами. На самом деле так делала не только королева-мать, но и все знакомые мне замужние и незамужние женщины, кому перевалило за тридцать.

‒ А кровь не останавливается. Не очень хороший знак. Хотите, я отведу Вас к дворцовому лекарю?

‒ Только не к лекарю! ‒ взвизгнула я и посильнее стянула полы халата на груди. Рубашка моя была с высоким воротом и открывала только шею, но я всё равно чувствовала себя неловко. ‒ Не хочу, чтобы меня кто-то ещё видел вот такую.

Мужчина кивнул и снова полез в карман. На этот раз он вытащил оттуда белоснежный платок и, перевязав им мою несчастную ступню, наконец обул её и отпустил. Стоять было больно. Адски больно, но в тот момент я чувствовала себя королевой. Настоящей и единственной. И мне хотелось только одного ‒ всю жизнь смотреть в эти тёплые карие глаза с золотистыми вкраплениями.

‒ Как Вас зовут? Я никогда прежде не видел Вас во дворце. Вы новая фрейлина королевы-матери?

‒ Я…

До чего же красивым у него был голос. Звонким и чистым, как горная река. А руки ‒ сильными и ласковыми. А ещё бронзовый загар… Ни у кого из мужчин Персвиля я никогда такого не видела. Наверное, он много времени проводит на солнце, тренируясь с мечом и копьём.