– Саш… Поехали на ту квартиру. Я там так давно не был…

– Конечно! – даже с радостью соглашаюсь я.

Тягостное запустение… Видны следы торопливых сборов…

– Эта комната… была моей, – грустно выговаривает Ванька, приоткрывая дверь.

– Так она и сейчас твоя? – недоумеваю я.

– Ты не понимаешь…

И я понимаю, что я действительно не понимаю.

Ванька опускается в кресло и закрывает глаза.

Ясно, что ему надо побыть одному.

– Вань… Давай я схожу в магазин. Помянуть надо.

– Угу, – мычит он, не открывая глаз. – Можно я здесь побуду?

– Конечно! Я один схожу. Дай ключи.

Возвращаюсь с мешком продуктов и выпивки. Музыка в квартире меня оглушает. Прохожу на кухню, ставлю мешок и заглядываю в комнату к Ваньке. Он продолжает сидеть с закрытыми глазами, слегка подаваясь навстречу звукам из колонок. Только какая-то скорбная гримаса застыла на губах…

Понятно, что мешать не надо. Потерплю… Иду на кухню снова. Начинаю разбирать мешок.

Музыка такая, какой я никогда в своей жизни не слышал. Против моей воли она начинает вползать в сознание, вытесняя оттуда всё другое, к ней не относящееся. Я уже слушаю её! Этот безудержный трагизм, выражаемый и голосами певцов, и хором, и оркестром плющит мне мозги! Но мне… Но мне от этого не оторваться! Я хочу, чтобы это продолжалось! Как под огромной тяжестью, опускаюсь на кухонный табурет. Ловлю себя на том, что моё тело даже резонирует в такт этим отчаянным звукам… будто я сам часть этого оркестра или хора. Это и невыносимо и, как раньше говорили, упоительно.

Мои мысли сами выстраиваются в какие-то жёсткие оценки – меня самого, моей жизни… Нинка, Валька, Наташка и разные другие… Меня сжигает страшный стыд за самого себя! Боже, какое же я говно в этой жизни! Бедный Ванька, зачем же он со мной связался! Но я теперь уже тоже не могу без него! Нащупываю в кармане пачку сигарет, трясу пепел в какое-то блюдце… А музыка выносит мне мой бедный мозг. Вот и слёзы потекли… Правда, от этого как-то легче стало. Вот и сигарета промокла. Под затылком твердеет стенка. В блюдце полно окурков… Не могу себя заставить встать и открыть окно. Такое впечатление, что сейчас любое движение будет предательством этой великой музыки…

– Саш… Ты что?

Ванька прижимает мою голову к животу, а я продолжаю всхлипывать, хотя всё уже кончилось.

– Саш… Не надо… – он садится на корточки около меня и смотрит мне в глаза. – Ну не надо, Сашенька…

Встаю и обнимаю его. Теперь мои слёзы текут на его сухое лицо.

– Что это было? – шёпотом спрашиваю я.

– Это реквием Верди. Я люблю музыку. Опять же, спасибо бабушке…

– Это… – я пытаюсь подобрать слова, а они не подбираются. – Это жуткая, прекрасная и какая-то… выворачивающая музыка. Она меня раздавила… Она мне показала меня… Показала, какой я скот в этой жизни… Ванюха, спаси меня!

Ещё что-то бормочу ему в ухо…

– Сашка…

Ванька гладит меня, трётся об меня шевелюрой…

– Ох-х… – выдыхаю я, повернувшись к окну и глядя во двор, давлю лбом стекло. – Знаешь… Я понял, что ты чувствовал тогда… После того, что я услышал, осознал… Жить иногда не хочется…

Он поглаживает моё плечо.

– Саш… Ты мне тогда мозги на место поставил. Считай, что я тебе сейчас повторил то, что ты тогда сказал мне…

Его рука продолжает гладить моё плечо, и я, повернув голову, касаюсь её губами. Сейчас в нашем тандеме я ведомый.

– Саш… Тебе надо выпить. Я не мог предположить, что на тебя так подействует. – Ванька достаёт два стакана, открывает бутылку водки и наливает понемногу. – Пьём? – он заглядывает мне в глаза.

Стоим… У него такие расширенные зрачки! Может, потому что близко смотрим друг на друга…

– Пьем.