Увольняться Рылину не хотелось. Он набычился, каменно стиснув челюсти, в позе: а мы постоим, на своем настоим – Бог даст, сами станем директорами. Думал так, не догадываясь, что в директорах не продержался бы и месяца. Как началось массовое увольнение сотрудников, так и его бы сняли – не уважали главного инженера Рылина на энергоремонтном предприятии.

Смерив упрямого подчиненного оценивающим взглядом, Рубахин сказал главному бухгалтеру:

– Пишите, Нина Львовна, заявление в прокуратуру.

– Может, приказом проще уволить? – подал голос Костя Инночкин. – Зачем же в суд человека?

Рубахин жестко:

– За измену Родине с бл…ми финскими!

Главный бухгалтер:

– Ох, не нравится мне эта затея….

– Всем что-нибудь не нравится, Нина Львовна, – оборвал ее Соломон Венедиктович. – Кому работа, кому зарплата, а кому и директор. Только мне все нравятся, и знаете почему? Да потому что у каждого из вас голова болит только за свою задницу, а у меня за предприятие. И когда любимое детище отдают на разграбление аборигенам из бывшей российской колонии, возомнившим себя культурной нацией, а нас считающих отсталыми свиньями, достойных хлева, меня так прямо с души воротит. Я бы это все лучше взорвал, чем им отдал – как Кутузов Москву.

Лицо директора на глазах наливалось свекольным цветом.

– Пора всем наконец осознать реалии нашего настоящего и недалекого будущего, – демонстрируя начальственный гнев, Рубахин ударил ладонью о стол, – и научиться любить многострадальную нашу Родину. Впрочем, черт с вами! Можете оставаться, но не проситесь потом ко мне. Вы не дети, я вам не добрая мамочка! Всех патриотов с собой заберу, а вы целуйтесь здесь с акала-какалами.

– Вы наш добрый папочка! – вставила Шулленберг, желая разрядить обстановку.

– Спасибо, доченька!

Под свирепым взглядом директора Нина Львовна съежилась, уменьшилась в объеме чуть ли не вполовину.

Выдержав долгую паузу, Соломон Венедиктович сказал:

– Все свободны!

Присутствующих, кроме Инночкина, словно ураганом понесло к двери.

– Но учтите, – сказал им Рубахин в спину. – У меня достаточно крепкая память, чтобы не забыть обиды. Как говорил в такой ситуации крестный отец дон Вито Корлеоне: «Я верю в дружбу и готов доказать свою дружбу первым».

Надо ясность внести, чтобы и читатель смог понять смысл выше сказанного.

А дело все в том, что Рубахин никогда не гнушался пить с подчиненными, а выпимши, любил вспоминать свое лихое криминальное прошлое.

Главные специалисты энергоремонтного предприятия были люди вменяемые – понимали намеки с полуслова. Через четверть часа в кабинет попросился обратно Рылин:

– Я тут подумал: какая мне с этих финнов польза?

И положил заявление на стол.

– Разумеется, – кивнул Соломон Венедиктович и добавил. – Да я забыл сказать: оклад главного инженера на моем предприятии будет на 50 % выше, чем здесь.

Цысарочка ты моя! – засветились любовью к начальству глаза Рылина.

Соломон Венедиктович стремился к тому, чтобы его предприятие всегда было на хорошем счету. Хороший счет это не только отсутствие жалоб заказчиков и нареканий со стороны руководства, но и положительные экономические показатели. Этому нимало способствовало отсутствие конкуренции: возглавляемое Рубахиным предприятие было единственным ремонтным во всей энергосистеме Урала. Кадры себе Соломон Венедиктович подбирал расторопные и руководил ими толково, не забывая при каждом удобном случае поощрять ударников и сторонников.

Дождавшись заявления Нины Львовны, приказал Ксюше оповестить инженерно-технических работников об оперативном совещании в кабинете директора в два часа пополудни.