Ну вот и все заботы… Перед выпускным балом я спрятала поглубже кремовое крепдешиновое платье, сшитое мамой специально для выпускного вечера, натянула интригующее английское, принадлежащее Светке Павловой, схватила коричневую сумку, бросив туда пару яблок, влезла в новые твердые дорогие туфли (сорок рэ) и помчалась на вокзал, где ждал Чёрт.

На дачу мы приехали часам к восьми, в пепельные ласковые сумерки. Чёрт всю дорогу по лесу и поселку шел в двух-трех метрах от меня, молчал, много курил, и мне показалось, что у него еле заметно дрожат руки.

Светкин дом я открыла легко, ведь пару раз с ней и ее родителями бывала здесь, и довольно легко двигалась по комнатам и веранде, как по своей собственной даче.

Чёрт тут же плюхнулся на старый, уютный диван, стоящий как раз рядом с тем самым столом, на который я должна буду водрузить глупую пустую молочную бутылку. Он вытянул длинные ноги, снова закурил и уставился на меня немигающими глубокими глазами. «Хороню иметь черные глаза, – вдруг ни с того ни с чего подумала я, – не видно оттенков».

– Есть хочу, – сообщил Чёрт.

– Я тоже.

И начала тут же что-то стряпать, подогревать, резать. Вся эта возня с приготовлением ужина и ужином заняла у нас минут сорок.

Потом, когда совсем стемнело и над дачным поселком эхом пронеслись собачьи голоса и начали посвистывать близко-близко в траве у дома цикады, Чёрт взял меня за руку и притянул к себе.

Мы целовались почти целый час, молча, упорно, а я все это время дрожала как осенний лист.

Потом Чёрт вдруг что-то почуял, отстранился от меня и спросил:

– А у тебя кто-нибудь был, Командирша?

– А у тебя? – пролепетала я.

– Естественно! В последний раз рыжая одна. Раза три встречались. Потом она заявилась ко мне домой и потребовала, чтобы я на ней женился.

До сих пор не пойму: зачем Чёрт говорил мне о какой-то рыжей? То ли не хотел, чтобы я повторила ее действия, то ли сообщал мне, что имеет некоторый опыт в интимных делах? Не знаю…

– А если я к тебе заявлюсь, как рыжая? – спросила я.

– Попробуй, – улыбнулся Чёрт в уже кромешной темноте и принялся шарить по интригующему серебряному платью – искал застежку.

– Не так… – выдохнула я и показала, как и где оно расстегивается. Светкины уроки я усвоила добросовестно.

Мы говорили с Чёртом шепотом, как лунатики. Словно наши обычные голоса грохотали бы в ночном поселке камнепадом и все жители собрались бы у Светкиного дома с законными требованиями тишины.

И вот, когда мы уже стояли друг перед другом совсем безо всего и я в каком-то одурманивающем тумане увидела, что Чёрт совсем-совсем мальчишка, худой, неловкий, с синеватой, замерзшей кожей, – в этот момент у ворот Светкиной дачи прошуршали колеса автомобиля, хлопнула дверца, хохотнул женский голос, пробасил мужской, и я догадалась, что приехал Светкин папашка, дядя Олег.

– Бежим! – шепотом закричала я Чёрту.

Он испугался, ах как он испугался! Нервничая, стал натягивать джинсы, рубашку, куртку; кроссовки никак не зашнуровывались, и он от злости, испуга и ярости разорвал один шнурок.

Я тоже лихорадочно натянула платье, схватила одной рукой сумку, другой – тесные новые туфли и выскочила за Чёртом в открытое окно на веранде.

Когда мы уже влетели в лес и я остановилась, чтобы в росной траве вымыть заляпанные ноги, первое, что мне пришло в голову, – на столе осталась стоять не пустая молочная бутылка, а сковородка с недоеденной жареной колбасой. Я рассмеялась.

Чёрт, всю дорогу от поселка не проронивший ни звука, резко сказал:

– Глупо.

– Ты не понял… – хотела объяснить я.

– Не надо, а? – Голос его дрожал от обиды, злости, бессилия; я, широкоплечая, нелепая Командирша, видела его испуг, его полудетское тело, а теперь еще и смеюсь…