– Спасибо за приглашение. В другой раз, – отказывается за нас обоих Кэлли.

Дот обнимает подругу, целует ее в макушку, и я ощущаю необъяснимый укол ревности.

– Ну, что я говорила?! – восклицает Дот.

Кэлли пожимает плечами, а Дот спешит обратно к лодочному домику – вероятно, чтобы завербовать других добровольцев – будущих утопленников.

Я отпиваю еще пунша.

– А что она говорила?

Кэлли медлит с ответом, затем предлагает:

– Пойдем прогуляемся?

– Не обращай на Дот внимания. Просто она считает меня старой занудой.

Мы бредем по тропинке, ведущей к Уотерфену. Все стихло. В черном небе светится лунное окошко. Кэлли уверенно шагает вперед, легко ориентируясь в парке. Должно быть, звезды служат ей компасом.

– А сколько ей лет?

– Чуть за двадцать, – будничным тоном откликается Кэлли.

– Значит, если ты для нее «старая», тебе…

– Тридцать четыре. – Она поворачивается ко мне. – А тебе?

– Гораздо больше. Скоро на пенсию. Тридцать пять.

По деревянному мосту мы переходим из парка в заповедник. В воцарившейся тишине наши шаги звучат громко и гулко. Деревья, отбрасывающие длинные тени, тянут к нам ветви.

– Дот считает, что в жизни надо… как говорится…

– Брать быка за рога?

– Точно. Она постоянно зовет меня с собой на водные лыжи и кикбоксинг.

– А ты?

Кэлли улыбается. Ее длинные, влажные от росы волосы чуть блестят в лунном свете.

– Пока сопротивляюсь, – улыбается Кэлли.

– Ты не такая как Дот, вот и все.

Она недолго молчит, обдумывая мои слова.

– Возможно.

Петляющая дорожка из досок заводит нас в глубь заповедника. Где-то вдалеке еще слышны приглушенные взрывы фейерверков, но теперь нас окружают голоса природы: шелест листьев, уханье совы. Время от времени долетает шорох: это проходит по лесу кто-то из его обитателей. Из-за темноты я плохо понимаю, куда мы идем.

– Знаешь, а ведь я не представляю, где мы сейчас находимся.

Кэлли тихо смеется:

– Не волнуйся. Я часто гуляю здесь по ночам.

– Бессонница?

– Да, бывает.

Сворачиваем на тропинку, тянущуюся вдоль узкой канавы. Между деревьями показывается просвет. Кэлли останавливается и, приблизив ко мне лицо так, что я чувствую пьянящий аромат ее цитрусового шампуня, шепчет:

– Обожаю это место. Смотри, как тут хорошо.

Впереди видна заболоченная топкая лужайка, поросшая камышом. Тут и там серебром поблескивают небольшие озерца. Прямо на влажной земле птицы устроились на ночлег. Взглянув туда, куда указывает Кэлли, я замечаю в ярком свете луны стадо оленей. Изящные, стройные животные лакомятся сочной травой, мягким ковром устилающей все вокруг.

– Какие красавцы! – негромко восхищается Кэлли.

Я киваю.

– Они будто высечены искусным скульптором.

– Да. Повезло, что мы их увидели. Они пугливые, могут на расстоянии ста метров учуять человека и отлично умеют прятаться.

Мы притаились за кустами, от которых исходит свежий острый запах, как от сырой овечьей шерсти. Где-то рядом раздаются птичьи голоса.

– Кэлли, кто это кричит?

– Дикие утки. Очень говорливые создания.

Мы еще какое-то время наблюдаем из нашего убежища за оленями, а потом Кэлли подает знак, что пора возвращаться.

За разговором мы выходим на тропинку. Она становится все шире, круто заворачивает и выводит нас к реке.

Рассказываю Джоэлу о своих родителях. Мой папа – онколог, а мама руководит ателье по пошиву одежды. Джоэл интересуется, как долго я изучаю природу. Отвечаю, что всю жизнь. Когда я была совсем маленькой, папа впервые привел меня в Уотерфен, а еще выделил для меня в огороде небольшой участок земли. Мы вместе собирали гербарий. По утрам выходили в сад, чтобы послушать птичьи трели, и папа объяснял мне, какая птица как поет. Папа научил меня отличать лягушек от жаб, сарычей от ястребов-перепелятников. Мы делали домики для жуков и ежей. Я часто притаскивала домой разных насекомых, чем очень нервировала маму, и позже приходилось уговаривать меня их отпустить. Дело редко обходилось без слез.