Вместо этого я стала шить одежду сама. В первый раз это получилось случайно. Перед новогодней дискотекой за несколько дней мне позвонила «папина» бабушка и попросила к ней приехать – она сшила мне костюм. Я ехала с опаской, но получила в подарок чудесную полупрозрачную, по-новогоднему сверкающую блузку (она надевалась на телесного цвета топ) и такую же юбку выше колена с небольшим воланом. Стоило мне – прямо там, у бабушки – надеть это, я поняла, что эпоха лосин и челок для меня закончилась. Я сама так сильно нравилась себе в этом наряде, что мне стало совершенно наплевать на мнение других. На дискотеке девчонки смотрели на меня косо, и я стала всеобщим врагом после того, как меня пригласил на медляк считавшийся клевым десятиклассник. Я ничего не соображала, он крепко сжимал меня и все время повторял, что я самая красивая, танцевал со мной весь вечер и потом предложил гулять (на том языке это означало отношения), я сказала, что подумаю. Через две недели я, набравшись смелости, отказалась. Но это ничего не изменило – ни в моей одежде, ни в отношении ко мне дружного коллектива одноклассниц.

Я стала чаще ездить к бабушке на Жуковского – она научила меня пользоваться швейной машинкой, но главное – придумывать одежду. Сама она – до сих пор не понимаю, откуда в ней это было, – проявляла в этом вопросе удивительное свободомыслие; некоторые из вещей, которые она для меня сшила или связала, были бы провокационными даже по теперешним временам. Так, я несколько лет носила связанную в мелкую сетку кофточку, сквозь которую просвечивала грудь, – бабушка, впервые примеривая ее на меня, сказала, что все нормально, сейчас так носят (она смотрела все модные показы, доступные по телевизору).

Девчонки ненавидели меня и даже несколько раз во время дискотек затаскивали в туалет – это называлось пиздить. В действительности там было больше крика и угроз, чем применения физического насилия. Что, думаешь, не такая, как все? Ну да, я думала, что уж там. Девочки считали, что я пытаюсь привлечь внимание их мальчиков; их мальчиками, в общем-то, были все мальчики – я была не против. Мальчики и правда много пялились на меня, но с моей стороны мотивация все же была существенно иной.

Мне нравилось быть центром внимания. Меня возбуждало, когда на меня смотрели все – все мужчины и все женщины, – и это возбуждение было куда больше в узком смысле эротического. Я не искала внимания ни одного конкретного человека, оно не было мне нужно. Мне нужно было, чтобы мир поворачивался вслед за мной. Все остальное – побочные эффекты, с которыми мне по большей части удавалось справляться. После первого раза я больше не танцевала ни с кем медляков и не раздумывая отвечала отказом на все предложения гулять (это приходилось делать постоянно).

Говоря начистоту, да, я провоцировала, и мне нравилось провоцировать. Сейчас я даже готова согласиться с тем, кто скажет, что это было иногда жестоко по отношению к кому-то конкретному – так, правда, это уже в старшей школе, ко мне однажды подошла делегация мальчиков с просьбой не носить больше прозрачную вязаную кофточку; у нас у всех стоит на твои сиськи, что ты с нами делаешь, – но, увы, сексуальность, а тем более сексуальность подростка, это не благотворительный обед. В целом, я уверена, никакой жестокости во мне не было – напротив, все это было радостью, которую я делила с миром, возвращала ему. Возможно, точнее всего будет сказать, что именно со всем миром в его целокупности я находилась в эротических отношениях. В отсутствие (пока даже значимое отсутствие) какого-то одного сексуального объекта я соблазняла мир целиком и заигрывала именно с ним. Это, безусловно, была сексуальность, что же еще, но сексуальность не канализированная, распространяемая так, как цветок распространяет свой запах, сразу во все стороны света, и распространяемая не в конкретных целях, а просто так, от полноты жизни.