Обсудить увиденное у меня ни с кем не получилось – я просто не смогла придумать ни одного человека, который совершенно точно не стал бы использовать мои откровения (она разглядывает свою письку!) против меня. Было это осенью, а весной я уже успокоилась на эту тему.

Это важно, потому что как раз та компания, в которой я могла об этих вещах говорить, была не гопническая школьная и не «центровая», почти светская мамина, ее подруг и их детей, а дачная, наполовину деревенская, в которой я оказывалась каждое лето, когда меня брали с собой бабушка и дедушка, мамины родители. Не могу с уверенностью сказать, в чем в большей степени было дело: в том ли, что дети были другие, компания разношерстнее, или в особой атмосфере летней детской вольницы, своего рода безответственности – хоть каждый август там прощались до следующего лета, каждый понимал, что в этой жизни никто уже больше не увидится. Названия деревни (городка) сказать не могу – речь пойдет о вещах не вполне невинных, а в маленьком местном сообществе сразу будет понятно, о ком речь.

Я умудрилась ни разу не побывать в пионерском лагере – видимо, мама считала меня слишком маленькой для этого, пока это было вообще заведено, а стоило мне чуть подрасти, и пионерские лагеря просто-напросто закрылись в связи с уничтожением страны, исчезновением пионеров, а заодно заводов, денег, еды, общими паникой и ужасом (тогда это называлось свободой, некоторые используют это слово до сих пор). Не чувствую себя вправе говорить о них. Рассказы, которые я слышала от друзей, в том числе и гораздо позже, в том числе и от старших друзей, могли бы составить отдельный пионерский декамерон, но, честно говоря, я склонна думать, что пионерские лагеря стали заложниками мифа о самих себе, и самой обыкновенной жизни там было значительно больше, нежели пьянства и разврата. В самом деле: не станешь же на вопрос о пионерских лагерях рассказывать, что, мол, ходили купаться и делали зарядку, – никто просто не поверит. Я это к тому, что мне сложно судить, насколько мое полудеревенское летнее детство (которое в своем роде, уверена, типично) более или менее невинно по сравнению с детством тех, у кого бабушки-дедушки с их дачей не было и кто томился в застенках пионерского гулага. Рискну все же предположить, что плюс-минус все было примерно одинаково.

Речь не идет о первом-втором классе, скорее, мне уже лет одиннадцать-двенадцать. Говорят, нынешние дети о мастурбации все узнают из яндекса – нам приходилось проявлять смекалку и доходить до всего своим умом. (Отсюда, к слову, и беспокойство за молодое поколение: если даже такие вещи им подносят на блюдечке, то что же они смогут выдумать сами? Впрочем, не исключено, что я дезинформирована, и все не так плохо.) Что касается меня, то я узнала о ней так. Я лежала дома на диване, читала и машинально водила ногтем по трусикам. Так продолжалось минут десять – и наконец я почувствовала под пальцем жар. Тело настаивало на продолжении, и мне стало в высшей степени любопытно, что это значит. Я просто терла ногтем трусики, двигаясь очень медленно. Через пару минут я испытала сильнейший оргазм – по всему телу разлилась волна, от которой занемели ноги, бедра, живот и даже губы. Это было крайне радостное открытие – оказывается, так просто и без особенных усилий можно испытывать такую классную штуку. Я стала мастурбировать регулярно, каждый день и по нескольку раз в день. Часто я притворялась, что сижу и делаю уроки, пока мама ходила туда-сюда по кухне и коридору, а сама вечерами напролет путешествовала пальцами в трусы. (И кстати, с возрастом я не стала мастурбировать меньше.)