Он собрал в кремлёвской квартире большую личную библиотеку, включающую труды великих мыслителей, книги по важнейшим разделам науки, книги по истории, в том числе военной. Он успевал читать произведения советских авторов, публикуемые даже в литературно-художественных журналах.

Сталин при обсуждении работ, представляемых на соискание Сталинской премии, приводил пример знания глубокого художественного анализа, предлагал книги ещё не известных широкой публике авторов. Удивительной была широта научных и художественных интересов Сталина.

Он обладал феноменальной памятью на факты, высказывания, даты, цифры из самых разных областей науки и общественной жизни.

Суждения Сталина по многим экономическим, научным, нравственным и международным проблемам и сейчас поражают своей основательностью, прозорливостью, продуманностью и осторожностью.

14 сентября 1931 года Сталин писал жене из Сочи, где находился на лечении: «„Рабочий техникум“ по электротехнике получил. Пришли мне, Татька, „Рабочий техникум“ по чёрной металлургии. Обязательно пришли (посмотри мою библиотеку – там найдёшь!)».

Сталин обнаруживал высокую эрудицию при встречах с иностранцами. В марте 1937 года генсек принимал испанских писателей-антифашистов Рафаэля Альберти и Марию Терезу Леон. Они вышли от вождя, совершенно им покорённые. Какой широко мыслящий, образованный государственный деятель! Товарищ Сталин обнаружил такое основательное знакомство с современной испанской литературой, что гости были ошеломлены.

К тому времени он знал базовые произведения западных классиков, не говоря уж о русских. Сталин говорил, что его норма чтения – 500 страниц в день. На ночной столик Иосифа Виссарионовича верный Поскрёбышев часто клал целую стопку литературных новинок. Читал их Сталин нередко с карандашом в руке.

Советский властитель принадлежал, несомненно, к тому типу руководителей, которые, практически никому полностью не доверяя, стремятся держать всё, вплоть до мелочей, под своим контролем, что вполне отчетливо проявлялось и в сфере литературной.

Эту мысль недавно подтвердил в интервью газете «Завтра» (№ 39) выдающийся композитор Тихон Хренников: «Сталин был совершенно нормальный человек. Он постоянно ходил на спектакли Большого театра и часто водил туда членов Политбюро. С ним часто спорил Фадеев, мне один раз пришлось поспорить. Фадеев спорил по поводу книги „Даурия“ писателя Седых.

Мы приехали к Сталину втроём – Фадеев, председатель комитета по присуждению Сталинской премии, Симонов – руководитель литературной, и я – музыкальной секции. Докладывали всему Политбюро о сложившейся ситуации. Никогда Сталин не вёл заседания Политбюро.

И в тот день его вёл Маленков. Сталин сидел справа и принимал самое активное участие в обсуждении вопросов. Когда Фадеев высказал своё мнение о том, что он против награждения этого произведения Сталинской премией, поскольку там плохо отражена роль партии, Сталин возразил – это же литературное произведение, а не публицистика, зачем нужны такие политические подробности, такая точность? Возник спор. Фадеев сказал, что он категорически против, что он в то время (о котором идёт речь в произведении. – М. К.) был на Дальнем Востоке вместе с Сергеем Лазо, которого сожгли в топке японцы. Сталин обратился к членам Политбюро – ну, что, дадим премию Седых? И вопреки мнению Фадеева, эту премию дали».

А вот как по этому поводу сам Александр Александрович говорил о Сталине: «Любил и хорошо знал художественную литературу. И дореволюционную классическую, и нашу советскую. Не только русскую, но и других народов СССР. Иностранную тоже. Следил за литературными новинками. Много читал. Произведения, выдвинутые на соискание Сталинской премии, как правило, читал все. Разумеется, не только их. В таком мнении я утвердился при обсуждении в ЦК партии выдвинутых на Сталинские премии произведений литературы и искусства. И, конечно, из личных бесед со Сталиным по поводу того или иного литературно-художественного полотна. При обсуждении в ЦК наших предложений мне как председателю Комитета по Сталинским премиям в области литературы и искусства надо было ко всему быть готовым. Очень обстоятельно подкованным, имея в виду возможность серьёзного полемического диалога».