— Вы нарушили договоренности, — без предисловий заявляют мне из трубки. — С завтрашнего дня все будут оповещены о том, что вы не благонадежны, и вас вычеркнут из списка. Всего хорошего.

Я даже вставить ничего не успеваю, когда они отключаются.

Черт! Может ли этот день стать еще хуже?

— Все, — полицейский садится в машину. — Утром позвоните, сориентируем по документам и перспективам. Доброй ночи.

Машина отъезжает, а я присаживаюсь на лавочку у подъезда, не зная, где взять силы, чтобы подняться в квартиру. Уже даже забываю о том, насколько сильно замерзла.

Досчитываю до ста и поднимаюсь, скрестив пальцы, чтобы не было заблевано все, как в прошлый раз. Но… мне везет еще больше.

Теперь весь коридор и кухня залиты кровью. В воздухе невероятно-противная смесь запаха крови и сивухи. Где они этой дряни нашли?

Вымываю все хотя бы поверхностно, чтобы не вляпаться и не воняло, а потом просто бревном заваливаюсь на кровать, чтобы забыться беспокойным коротким сном.

Будильник трещит, разбивая мою голову на кучу маленьких осколочков. В глаза будто кто-то песка насыпал, в носу зудит. Простыла.

Нельзя. У меня работа. Теперь остается надежда только на нее. Помнится, Кир обещал, что за стажировку половину оклада должны платить. Зарплаты в фирме отца Кира хорошие, по моим меркам, поэтому даже половина — это очень существенно.

Заглянув в свою копилку, вижу одну маленькую десятикопеечную монетку на дне. У меня вырывается стон то ли боли, то ли разочарования, то ли отчаяния. А, может, и всего этого вместе взятого.

В кошельке, если мне не изменяет память, тысяча. До аванса… десять дней.

Кипячу в чайнике воду и пью ее вместо чая. А ведь хотела вчера взять с собой деньги и купить продуктов. Но ничего не предвещало очередного маминого срыва. Она уже две недели, как была “в завязке”. Видно, развязалась.

Выхожу намного раньше и снова иду пешком. Сегодня погода решила смилостивиться надо мной, похоже. Из-за постоянно висящих над городом осенних туч светит ласковое солнце, которое просто аккуратненько гладит своим теплом, но сильно не согревает.

Лужи все такие же большие, но при дневном свете обходить их намного проще. Было… До тех пор, пока меня, проехав по глубокой луже, не облил почти с головы до ног какой-то внедорожник.

Дико хочется плакать от досады. Светлая юбка приобрела модный леопардовый окрас с пятнами коричнево-черной грязи. Надежды на то, что я смогу ее оттереть, не остается ровным счетом никакой, поэтому я просто стискиваю зубы и иду дальше.

На парковке у нужной мне стеклянной двери вижу тот самый обрызгавший меня внедорожник. Борюсь с желанием пнуть его и прохожу мимо.

— Марина? — окликает меня незнакомый грубоватый мужской голос.

Я торможу на автомате и оглядываюсь в поисках того, кто мог бы меня позвать. Из машины выходят двое и идут ко мне. Нет, даже не так. Они надвигаются на меня как две огромные скалы.

— Простите? — только и умудряюсь выдавить из себя я.

— Нет, — один из двоих, тот, что лысый и со шрамом на щеке ухмыляется и качает головой. — Не простим.

Второй, с зубочисткой в зубах смеется в тон.

— Вы, наверное, ошиблись, — я продолжаю отступать к двери, пока второй не хватает меня за руку.

— Мы не ошибаемся, — отвечает он. — У нас все записано и подписано.

— Но я ничего не понимаю…

Сердце сжимается в предчувствии того, что ко всем проблемам, что у меня уже есть, сейчас прибавится еще что-то. И это что-то мне очень не понравится.

— Объясняю на пальцах, — говорит первый. — Твоя мать взяла у нас позавчера десять косарей. Оставила расписку.

Он машет у меня перед лицом какой-то бумажкой. Кажется, я сейчас же готова рухнуть в обморок. Десять тысяч! У бандитов! Я даже не знала…