Но надо бы что-то доброе и весёлое (как будто моё веселье не считается!), чтобы все угорали, а там я один угорал.

Ну ладно, расскажу весёлое. Я обожал ходить к мамке на работу. Она у меня работала в НИИ инженером, что-то там научный институт с нефте- и газодобычей. Лёля – моя очень близкая тётя, тоже там работала, в соседнем отделе. Это был вот тот самый советский НИИ – и красивее, и человечнее, и рабочее, прогрессивнее, теплее и чудеснее я мало чего могу представить. Первые компьютеры, теннисный стол в широком коридоре, чертёжные доски, лабораторные склянки, красивые тощие интеллигенты в водолазках, седые крепкие начальники в костюмах-тройках. Бесконечная болтовня за чаем то в одной, то в другой комнате. А ещё там обедали все вместе, ну, прямо были дежурные по кухне, хотя у НИИ была своя столовая, и там прямо варили супы, картошку, жарили котлеты, накрывали стол в лаборантской, и все собирались за этот большой стол, включая начальников отделов. Как же я обожал ту атмосферу!

Когда меня брали с собой на работу, это были лучшие дни! Я шлялся по НИИ, заходил в какую-нибудь комнату, меня не гнали, кто-то со мной рисовал, кто-то мне что-то рассказывал, а уж какой я был гордый, если мне давали помочь – подавать гирьки в лаборатории, измерять какие-нибудь штуки, что-то кому-то отнести. Чувство причастности и вовлечения – это, конечно, ужасно приятно.

Мамка у меня была враждебная, с кем-то у неё были какие-то тёрки (что удивительно, эти люди мне нравились особенно, и я часами сидел у них, и ко мне они были очень добры). А те, кто нравился мамке, не очень нравились мне.

Ну и вот, меня уже на работе все знали, я тоже там, типа, свой. А у таких НИИ же обычно куча корпусов, куча отделений. Ну и вот как-то в наш отдел (гордо я как, да?) приехал этакий стареющий павиан. Он таскался за молоденькими девочками, постоянно рисовался. Сам же был невзрачный, пузатый, лысеющий, некрасивый дядька. Причём, не очень обаятельный и не харизматичный. Но он был каким-то начальником и сам себя считал ого-го.

А у меня в детстве какая-то была связка неразрывная, что если человек толстый, то он старый. Ну вот как будто молодые толстыми не бывают. Я думаю, что моя любимая бабушка-соседка тому причина: она была такая толстая, что ходила с большим трудом, на мой вопрос “Почему ты такая толстая?” (Ну, у меня-то бабка-принцесса была стройная и статная) ответила: “Так я старая”. Ну у меня, видимо, и сложилось. А бабка у меня, я считал, не старая. Вот и всё.

И вот приехал к нам этот дяденька, который всех своими сальными шуточками достал (это лёля потом рассказывала, когда они звёздный час мой пересказывали дома и всем знакомым кучу лет) и приставаниями, видит – ребёнок, и, естественно, вступил в общение. Мне было лет пять, в пять лет я не только говорил и рассуждал внятно – обсуждал с одной из начальниц постулаты ушу (она занималась, рассказывала мне, ну и мы вот об этом разговаривали). И вот этот дяденька начал со мной сюсюкать, ну, типа: “А кто это у нас? А это у нас цей сыно-о-оцек?”

Я отвечал, отвечал, а у него какие-то вопросы для умственно-отсталых, и вообще говорит как-то странно. И вот я в какой-то момент сочувственно говорю:

– Дяденька, почему ты так странно разговариваешь, ты что, больной?

Он сбился, люди в гогот. Дядька куда-то покрасневший свалил.

Но было и на бис.

Ну то, что люди сваливают, это для меня было нормально, ну, они же работают, понятно, что по работе убежал. Без обид.

Ходили мы туда-сюда и вышли на круг, в смысле, в какой-то комнате, где чаи гоняли, и там мы с этим дядькой снова встретились.