– Кстати, а ты Громовым давно звонил?

– Давно, – бурчит. Зажав сигарету между большим и указательным пальцем, делает новую затяжку.

Руками пытаюсь прогнать дым, раскачиваюсь на каблуках розовых босоножек и весело переспрашиваю:

– Прям давно-давно?

Он не отвечает. А его лицо в раз становится хмурым. Сердитым становится. Но я так счастлива, что не будто бы не замечаю. Как машина на высокой скорости, несусь вперед.

– А я сегодня с Мией болтала. Представляешь, у них девочка будет…

– Какая ещё девочка? – спрашивает он, выкидывая окурок в урну.

– Как какая? – бросаю ему в спину. – Ребенок… девочка. Рожают таких, знаешь?

Смеюсь счастливо.

Широкие плечи прямо передо мной напрягаются, а я продолжаю щебетать:

– Мия на УЗИ сходила наконец-то. Я просто поверить не могу…

– Замолчи, – произносит Ваня тихо.

– Мирон наверное на седьмом небе от счастья. А девочку они Таей назовут…

– Хватит.

– В честь меня, – мечтательно договариваю. – И…

– Блядь, – рычит Соболев, хватая меня за плечи и припирая к шершавой каменной колонне. – Я сказал заткнись.

– Ва-ня, ты… – возмущенно кричу и проваливаюсь в омут теперь уже черно-зеленых глаз в момент превращающихся в угольные.

Он… на меня так разозлился?

Мужские губы в секунду оказываются рядом с моим ртом и кусают. Это не поцелуй. Нет. Это реальный укус. Болючий и резкий. Унизительный, черт возьми.

– Соболев, – визжу и пытаюсь оттолкнуть его. – Ты сдурел?

Нижнюю губу жжет неимоверно, но внутри меня затмение происходит, потому что Ваня вдруг наклоняется. Трется колючим подбородком о пылающую кожу. И в следующую секунду бережно облизывает свой же укус.

Ранит и тут же лечит.

Его язык горячий и руки… совсем жаркие. Этот мужчина весь – одна большая огнедышащая машина.

– Вань, – шепчу ему в рот, стискивая кончиками пальцев футболку на каменных плечах.

– Что? – дышит он часто, снова нападая.

В этот раз нежнее и чувственнее. Толкается мне в рот вкусом табака и попкорна, а ладонью решительно фиксирует подбородок. Свободной рукой сжимает талию. Будто бы перебирая струны арфы, проезжается по ребрам.

– Да… Все на месте, – хрипит.

– Кто? – ахаю.

Он морщится и снова сладко целует. Сдвигает ладонь ниже, захватывает ягодицу и соединяет наши тела в районе бедер. Мою промежность обжигает твердая прямолинейность Соболева.

– Ваня, – пугаюсь, когда он в агонии пытается пробраться под шорты, к стрингам. – Я… не хочу… так.

Черт. То есть как-то все-таки хочу?

Мысли путаются. Соболев отстраняется. Трудно дышит, уперевшись в колонну рядом с моим ухом. Понуро опускает голову и мотает ей, ругаясь.

А потом смотрит на меня непонимающе, фокусирует взгляд снова и снова. Делает шаг назад и растирает лицо.

– Спокойной ночи, Тая, – кивает на окна корпуса.

– Спокойной… ночи, – проговариваю, привыкая к отсутствию его губ на моих губах.

И как я жила почти двадцать лет?

Соболев кивает в пустоту и размашистыми движениями потирает затылок. Путает пальцами короткий светлый «ёжик».

Изумленно наблюдаю, как мощная грудная клетка задерживает дыхание, а квадратная челюсть сжимается, словно от боли.

– Все в порядке, Вань? – бросаю в быстро удаляющуюся спину.

– Да. Прости. Я… позвоню.

Ночь я помню смутно, потому что постоянно думаю о том, что произошло.

Я… не знаю, как реагировать.

Пожалуй, если бы выпад Соболева случился в прошлом году, я бы с ума сошла от счастья. А сейчас?

Сейчас я думаю о том, что он охренел так со мной поступать!.. Делать так, как ему хочется. Брать, забирать, мучать.

Ранить и лечить.

Лучше бы и дальше не замечал, к этому я как-то привыкла.

За десять часов, проведенных в номере наедине с практически бесшумным кондиционером, я так и не нахожу… просто не могу найти стратегию поведения при встрече с Ваней Соболевым.