— Ань… — в голосе мужа послышалась мольба.

— Лёш, пожалуйста, — откинулась на спинку стула и прикрыла глаза, — не начинай. Я была пленницей в Адальфиве. Дай мне хотя бы здесь почувствовать себя свободной. Отпусти меня, моё тело. Ради бога.

Воронцов насуплено замолчал. Мельком взглянув на него, по угрюмому выражению лица поняла, что с уговорами муж наконец завязал.

В кабинет нас пригласила дородная дама в ярко-лиловом платье. Яркими были и её губы — первое, что бросилось мне в глаза. А ещё высокая причёска с начёсом а-ля мадам Помпадур. Ногти тоже поражали своими остротою и длиною. Ими, как китайскими палочками или клювиком гарпии, Екатерина Никифоровна ловко подцепила пустой бланк и положила его перед нами, взамен попросив документы, свидетельство о браке и оплаченную квитанцию.

— Заполняйте, — опустилась в скрипнувшее под её весом кресло.

Я пододвинула листок к Лёше, а следом и ручку мужу вручила. Сама же принялась раздеваться.

Боже, как же тут жарко!

— Вы не брали фамилию супруга, — приспустив очки, посмотрела на меня сотрудница ЗАГСа.

— Не брала. У нас в семье так принято — оставаться при девичьей фамилии. — Перекинув пальто через спинку стула и избавившись от шарфа-удавки, я покосилась на Воронцова, вяло елозившего ручкой по бумаге.

Заполнив в заявлении графы, отведённые для супруга, Лёша на миг замешкался перед финальным шагом — автографом ЗАГСу на память. Но после ненавязчивого пинка под столом встрепенулся и, зло зыркнув в мою сторону, едва не дырявя ни в чём не повинную бумажку, наконец расписался.

— Теперь вы, Анна Игоревна, — просмотрев наши документы, проговорила женщина.

Анна Игоревна с готовностью забрала драгоценное заявление у нелюбимого мужа и, обливаясь по́том, стала быстро вписывать свои данные. Облизнула пересохшие губы, силясь сдержать улыбку. От осознания, что уже совсем скоро этот этап моей жизни закончится, меня охватило сильное, но такое приятное волнение и какое-то радостное возбуждение. Наверное, потому зажатая меж пальцами ручка дрожала, и буквы ложились на бумагу коряво.

С каждой секундой, поднимаясь изнутри жаркими волнами, чувства эти усиливались, кружили голову.

— Как же здесь душно, — дёрнула за ворот свитера и резко вдохнула воздух, казавшийся мне раскалённым.

— Может, водички? — участливо предложила Екатерина Никифоровна.

— Да, спасибо.

И пока в стакан из пластиковой бутылки, пузырясь, текла вода, я продолжала дрожащей рукой выводить в заявлении не то буквы, не то иероглифы, но больше смахивало на детские закорючки.

Чувство было такое, что, закутавшись в шубу, сижу в бане. Вторые сутки.

Оставалось расписаться и всё, через месяц стану обладательницей заветной корочки.

— Вот, возьмите. — Женщина протянула мне стакан и с беспокойством спросила: — Анна Игоревна, что же вы так разволновались, что вся красная стали? Уверены, что хотите его подписывать?

— Ань, может, передумаешь? — взмолился Лёша.

Расправил плечи, вскинул голову — сразу видно, приободрился и ждёт, что вот сейчас капитулирую.

— Я… — Сделала жадный глоток, чувствуя, как от духоты в венах закипает кровь.

Текст заявления, как назло, расплывался перед глазами, и я никак не могла разобрать, на которой из строк должна расписаться.

Вот гадство-то.

Уже почти мазнула кончиком ручки по бумаге, почти вывела на ней свои инициалы. Почти… И вдруг мир перед глазами кувыркнулся, или что-то у меня в сознании сделало резкий кульбит.

— Аня… Аня-а-а… — звал, будто издалека, и тряс меня за плечо Лёша. Секунду или две, а потом я перестала чувствовать его прикосновения, слышать благоверного.

Развестись с которым так и не успела.