7. Всегда мне нравился
Всегда мне нравился Мицкевич, но я не знал – почему.
Пока не понял, что писал он шифром и что это принцип поэзии,
дистанция меж тем, что знаешь
и что выявляется.
То есть важно содержание, как ядро в скорлупке, а как станут
играть скорлупой, уже неинтересно.
Ошибки и детские планы искателей тайны
заслуживают прощения.
Меня высмеивали за Сведенборгов[27] и прочие небылицы,
ибо я выходил за рамки рецептов
литературной моды.
Злорадной гримасой искривленные морды
питекантропов, рассуждавших о моих суевериях
набожного ребенка,
Который не хочет принять одно доступное нам знание —
о взаимном сотворении людей
и совместном сотворении того, что называют истиной.
В то время как я хотел верить в Адама и Еву,
изгнание из рая и чаянье возврата.
8. Ну да, я помню
Ну да, я помню двор в усадьбе Ромеров,
где помещалась ложа «Беззаветный литвин».
И в старости я стоял на моем университетском дворике
под аркадами, перед входом в костел Святого Апостола Иоанна.
Какая даль, но я мог бы услышать, как возница щелкает бичом
и мы из Тугановичей гурьбой подъезжаем к воротам имения
Хрептовичей в Щорсах.
Чтобы в самой большой в Литве библиотеке читать книги,
украшенные рисунком космического человека.
Если пишущие обо мне перепутают столетия,
я сам подтвержу, что был там в 1820 году,
склонившись над «L’aurore naissante» Якоба Бёме,[28]
издано во Франции, 1802.
9. Не по легкомыслию
Не по легкомыслию, почтенные богословы,
занимался я тайным знанием многих столетий —
но по боли сердечной, глядя на ужасы мира.
Если Бог всемогущ, Он может это позволить,
только если предположить, что Он не благ.
Откуда границы его могущества, почему таков,
а не иной порядок сотворения – пытались ответить
герметики, каббалисты, алхимики, рыцари Розы и Креста.
Лишь сегодня теории астрофизиков подтвердили бы
их предчувствия, что пространство и время
отнюдь не вечны, но имели свое начало
В одной невообразимой вспышке, от которой пошли
исчисляться минуты, часы и веки веков.
А они занимались тем, что случилось в лоне Божества
перед этой вспышкой, или как появились Да и Нет, добро и зло.
Якоб Бёме верил, что зримый мир возник
из катастрофы, как акт милосердия Бога,
желавшего упредить расширение чистого зла.
Когда мы жалуемся, что земля – прихожая ада,
то вообразим: могла бы она быть настоящим адом,
без единого проблеска красоты и добра.
10. Мы читали в катехизисе
Мы читали в катехизисе о восстании ангелов —
что предполагало бы некие деяния в пред-мире,
прежде чем зримый космос был сотворен,
только так мы умеем мыслить, в категориях «перед» и «после».
Даже если б в пред-мире жили целые полчища
невидимых ангелов, только один из них,
проявляя свободную волю, взбунтовался
и стал предводителем мятежа.
Точно неизвестно, был ли он первым и самым совершенным
из призванных к жизни существ
или же темной стороной Самого Божества,
которую Якоб Бёме называл Гневом Божиим.
Так или иначе, ангел прекрасный и сильный обратился против
непостижимого Единства, ибо сказал «Я»,
а значит, отделился.
Люцифер, носитель темного света, называемый он же врагом,
сатаной, в Книге Иова он государственный обвинитель
в хозяйстве Творца.
Нету хуже изъяна в деле рук Бога, Который сказал «Да»,
чем смерть, то есть «Нет», тень от воли
отдельного существования.
Этот бунт – демонстрация собственного «Я» и называется похотью,
concuspiscientia, а потом его повторили на земле
наши прародители. Древо познания
добра и зла могло бы, как это открыли Адам и Ева,
называться древом смерти.
Грех мира мог быть изглажен лишь новым Адамом,
чья война с князем мира сего
есть война против смерти.
11. По мнению Мицкевича