Сначала пробовал разумными доводами усмирить «восставшую»: «Допустим, я тебе не нравлюсь. Но тут уж ничего не поделаешь. Ведь нам по жизни не всегда приходится контактировать только с теми, кто нравится. Надо уметь оптимально общаться с разными людьми».

Эти доводы она воспринимала в штыки: «Не надо уметь!»

Я пытался зайти с другой стороны: «Ты обижаешься на меня из-за отметок? Давай разберёмся конкретно. Посмотри. Разве они не справедливы? Или я плохо объясняю? Какую тему ты не поняла? Давай расскажу!»

Она презрительно отмахивалась. Дополнительное время занятий в её глазах было не победой, а проигрышем.

Тогда я попытался показать свою обиду и спроецировать чувство на неё саму. Например, как ей было бы обидно, если бы она услышала такую фразу: «Мы тебя не любим!» Но к эмпатии, к сопереживанию, как и большинство «гиперов», Лиза оказалась категорически не способна. Не задумываясь, она ляпнула в ответ: «Если б мне такое сказали, рожу расцарапала бы!»

Так и не добившись никаких позитивных изменений, я решился на крайнюю меру: обсудить это её поведение с мамой.

Тихая, культурная женщина, она ужасалась, стыдилась и долго извинялась за «свою дикую дочь». Потом приходила Лиза и долгими, явно заученными фразами просила прощения «за недопустимое поведение».

Когда же я, мучаясь от неловкости ситуации, желал сократить извинение, пытался прервать её и сказать, что прощаю и всё забыто, она злобно обрывала меня за нетерпеливость, будто ограничивали её основополагающие права, и ноющим голосом продолжала свою очень эмоциональную «покаянную песнь». При этом размазывала по лицу слёзы и горестно кривила губы. Мне, жестокосердному злодею, это казалось немного демонстративным…

А на следующий день всё повторялось сначала! Будто и не было покаяния…

Она снова заявляла мне, что вынуждена терпеть меня и как это невыносимо тяжело, потому что другой учитель, на которого она рассчитывала, гораздо лучше.

…Справедливости ради следует уточнить, что этот вожделенный учитель тоже работал в её классе, просто в другой должности. И был совершенно не в восторге и от самой Лизы, и от её безбашенного поведения, и от её потонувших в бессмысленной возне способностей к обучению. Его оценки были даже ниже моих. Ни обещаний, ни бонусов никаких он ей не давал и был совершенно не в восторге от её скандальной «преданности». Так что её упорство в выборе «любимого учителя» было безосновательным.

Так в чём же дело? Почему ребёнка заклинило на протесте?

1) Здесь мы имеем дело с острой жизненной потребностью подобных детей в ярких демонстративных эмоциях. Они категорически не выносят нейтральный эмоциональный фон. «Напиться страстей» – для них это нормально. Они осознают себя по-настоящему живыми и радостными только в состоянии «эмоционального шторма». Потому и баламутят и себя и всех вокруг. Эмоции – это их жизненный приоритет, их питательная среда.

2) В поведении девочки подспудно просматривается желание отомстить хоть кому-то яркой болью, которую много раз доставляли ей самой, наказывая за несдержанное поведение. Она нашла во мне «слабое звено», возможно, приняв за слабость мою сдержанность, «неругливость», нежелание доставить ей ответную боль. И с удовольствием стала на мне «оттачивать зубки», безнаказанно поливая обвинениями и упрёками. Отчасти это стало возможно из-за неспособности подобных детей к эмпатии, к сопереживанию чужой боли.

3) В этой ситуации очевидна характерная для СДВГшек нерациональность, безрассудность и бесстрашие (по причине неспособности просчитывать последствия). Ни один трезвомыслящий человек, ребёнок в том числе, не станет открыто конфликтовать со старшим, от которого зависит. И это бесстрашие мы имеем в сочетании со столь же характерной «забывчивостью» и игнорированием того, что ей не нравится. Так наказание мамы и собственные извинения за неуважительное поведение – наутро были напрочь забыты, выплюнуты как невкусная конфета.