— Хорошо, — сказал я после продолжительной паузы. — Я помогу тебе.

Она подняла на меня свои изумленные и широко распахнутые глаза, ожидая, что я начну смеяться над ней, нежели помогать.

— Ты купишь мне продукты?

Я отрицательно мотнул головой.

— Мы вместе сходим за ними. А потом я покажу, что из купленного можно приготовить и как. Да, я люблю и умею готовить, — опередил я её вопрос.

— Ожидаемо, — сухо ответила она, но нотки заинтересованности все же прослеживались.

Девушка успокоилась, когда поняла, что издеваться над ней никто не будет. Расправив плечи и сев более удобно, она какое-то время просто смотрела на меня.

Не знаю почему, но дискомфорта это не доставляло.

Хотелось, безумно хотелось понять, что творилось в кудрявой голове у этой молодой особы, что так внимательно смотрела на меня, изучала без капли смущения.

И тогда я впервые заметил ее серо-зелёные глаза. Меня затягивало, засасывало в них, как в цепкое болото, и я ничего не делал, чтобы выбраться из него.

Мне понравился ее пытливый взгляд. Она была ребёнком, что считывал и впитывал информацию всего, что его окружало. Изучающий и до одури придирчивый. До бесконечности пронзающий. Но он мне понравился.

— Знаешь, ты мне уже не кажешься таким раздражающим, — сказала она открыто.

Прекрасная в своей наивности.

Это вызвало приступ дикого и громкого смеха с моей стороны.

— Но у меня одно условие, — произнес, подавляя смех. — Я не помогаю незнакомым людям, — я протянул ей свою руку для рукопожатия. — Лео.

Удивлёнными большими глазами она смотрела на мою раскрытую ладонь, заливаясь румянцем, что ей безумно шёл.

Осторожно, пугливым зверьком, она вытянула свою ладонь, вложив в мою, и даже немного сжала.

— Мелоди, — прошептала она тихонько от смущения.

***

Мелоди

Что такое жизнь?

Еще совсем недавно у меня и в мыслях не было задаваться подобным вопросом. Всё меня окружавшее казалось правильным. Правда до тошноты однообразным и серым, но это было неважно. Ведь другого я не знала.

Была вера в отца, в его защиту, его мир, что он создал, обкладывая вокруг меня воображаемые стены из мягких подушек, за которыми на самом деле выкладывал шипы, смазанных ядом.

Я жила по расписанию и уставу в большинстве времени. Это можно сравнить с армией, длинной в жизнь. Где, как цепной пес, рвешься выполнять команды, чтобы угодить хозяину в желании получить хоть каплю любви и похвалы.

Тебя не интересует, что подадут на завтрак, прекрасно зная, что на столе будет ждать овсянка: склизкая, безвкусная, как очередной день. Следом, в точности до минуты приходит учитель, пытаясь вложить в мою голову все знания мира. К вечеру наступает свободное время. Но и тут каждый шаг, каждый вдох отслеживается.

Зачем отцу нужно было напрягаться и заботиться о моем образовании? Скорее для того, чтобы у его личной зверушки мозги окончательно не атрофировались и не умерла от скуки. Раньше времени.

Насколько это было больно?

На столько, что первые ночи вдали от дома я просыпалась от собственных рыданий. Там, под ребрами что-то пронзало сердце маленькими иголочками, шлифуя ранки наждачной бумагой, стирая кровоточащий орган в труху.

Я продолжала варить себе на утро нелюбимую овсянку на воде. По привычке. По долбанной привычке, выдрессированной, как у послушного пса. Каша была омерзительна. Еще хуже на вкус, чем дома. Но это не имело смысла. Она все также оставалось безвкусная, как и мое пребывание здесь. Такие же стены, но с более дешевым ремонтом и мебелью, чем в моей комнате. Разница в том, что сейчас я заточила себя в них сама. Не зная, не умея, как жить.

Ничего не поменялось.