И старый журналист Коба быстро составил скромное коммюнике…

В первом часу ночи в Кремле было назначено подписание пакта и секретного протокола о разделе Европы.

Георгиевский зал в Кремле. Риббентроп – с плутоватыми, кошачьими глазами. Молотов – в пенсне, из-под которого глядят, как всегда, непроницаемые, ничего не выражающие глаза. Они торжественно стоят у стола, где разложены документы. Поодаль – веселый Коба. Он шутит, Молотов молчит, лицо побледневшее, неподвижное.

– Мы хорошо поругали друг друга, не правда ли, господин Риббентроп? Так что теперь рады помириться, – веселится Коба.

Молотов и Риббентроп садятся за стол. Легкий, веселый Риббентроп как-то щегольски подписывает Пакт о ненападении и секретные протоколы.

У Молотова… руки дрожат! Еще бы – он, возможно, подписывает себе смертный приговор на будущее. Если что пойдет не так, ответит он.

Начался прием. Шампанское – рекой, горки икры и бесконечные чествования.

Коба произнес первый тост.

– Я знаю, – сказал он, – как горячо любит немецкий народ своего вождя. Поэтому первый бокал я поднимаю за здоровье великого вождя немецкого народа Адольфа Гитлера.

Рейхминистр ответил, как положено:

– За здоровье великого вождя народов СССР Иосифа Сталина!

Приехавший с Риббентропом личный фотограф Гитлера Гофман поспешил запечатлеть историческое событие. Этот маленький плешивый человек был давним сподвижником Гитлера, очень близким к нему. Как сообщали мои агенты (когда мы пытались подобраться к Еве Браун), возлюбленная Гитлера была пристроена фюрером работать у Гофмана.

Коба был щедр и шепотом предложил Молотову поднять тост за фотографа. Тотчас Гофман продемонстрировал свое особое положение. Он разразился ответной речью, обращаясь к Кобе:

– Для меня большая честь, ваше превосходительство, передать вам сердечный привет и добрые пожелания от моего давнего друга, великого вождя немецкого народа Адольфа Гитлера, – и добавил как-то слишком раздельно: – Наш фюрер был бы очень рад лично познакомиться с великим Сталиным.

Но наш переводчик не сумел передать настойчивую интонацию фотографа (и я впоследствии объяснил это Кобе).

Тотчас после этой фразы Риббентроп подошел к Кобе. Видимо, последовательность действий была отрепетирована.

Я уже успел сообщить Кобе, что процветающий бизнес Риббентропа – продажа дорогих вин. Коба весело потребовал у немецкого министра оценить наши вина из крымских подвалов Абрау-Дюрсо. Риббентропу пришлось выпить несколько бокалов – оценил высоко.

Затем по просьбе Риббентропа они с Кобой уединились и повели разговор через немецкого переводчика.

Беседа была недолгой. Тосты и общее веселье вскоре продолжились.

Главным выпивохой в Политбюро считался Молотов. Он умел пить как-то сосредоточенно – мрачно, совершенно не пьянея. После десятка новых тостов я увидел совершенно белое, изможденное лицо Риббентропа…

Коба был беспощаден.

На приеме присутствовал и Каганович. В этой щекотливой ситуации он держался скромно, стоял в сторонке. Коба любил острые шутки.

– Господин Риббентроп, я предлагаю новый тост – за нашего железного наркома Лазаря Моисеевича Кагановича. Он построил наше метро и ведает всей нашей тяжелой промышленностью. – И насмешливо посмотрел на Риббентропа.

Тот, пьяный, зашептал:

– Ради вас, геноссе Сталин, хоть за Дьявола. У нас тоже есть полезные евреи. Фюрер их высоко ценит. Вообще у нас фюрер решает, кто еврей, а кто – нет. Но всех бесполезных евреев… – Он спохватился, замолчал. Он был совсем пьян, и посол Шуленбург попытался закончить прием.

Но неумолимый Коба решил произнести и маленькую речь о значении пакта.