– Хороша! – задумчиво протянула Кэт, и взъерошила светло-русые волосы. – Больше похожа на злую ведьму, чем на прекрасную принцессу. Хотя никто и не говорил, что жизнь – это сказка о принцессах.

Комната в общежитии, где Кучковой предстояло провести четыре дня, показалась ей похожей на больничную палату, отчего сразу сделалось неуютно. Большая кровать, застеленная прилично, но как-то небрежно, старый шкаф, окна с видом на пристройку к основному зданию спорткомплекса, журнальный столик и куча пустого, совершенно ненужного пространства. На Кэт внезапно навалилась страшная усталость и желание лечь, укутаться в зеленый махровый плед и проспать целую вечность. Девочке показалось, что кто-то выкачал из нее все жизненные силы, и единственное, что она может сделать сейчас – запереться на два замка и не открывать никому дверь, пока соревнования не закончатся, а потом вернуться домой, забыть все, как страшный сон, и не появляться в бассейне до скончания дней. Может, на старости лет заглянуть в гости к Валентине Георгиевне, попросить у нее прощения. Но все это – через много-много лет, а сейчас – отдохнуть. Катерина прилегла на кровать, всего на одну секундочку, веки опустились.

В дверь настойчиво забарабанили. Кэт стряхнула с себя дремоту и, показав язык своему отражению, вышла в коридор, рассчитывая увидеть там разгневанную тренершу.

– Я принес тебе обед.

Меньшов выглядел сконфуженным. Он стоял в коридоре совсем один, и Катерине захотелось, чтобы никого на свете не было, кроме Дэна, держащего в руках поднос с тарелкой борща и слипшимися макаронами.

– Я опоздала на обед?

– Да, на двадцать минут. Все уже ушли готовиться к тренировке.

– Валя в ярости?

– Как ни странно, она с пониманием отнеслась к тому, что ты не пришла.

– На нее не похоже.

– Да уж. Бери поднос. Что случилось?

Катерина всхлипнула и поняла, что не может взять поднос, потому что расплачется и непременно разобьет всю посуду, а еду опрокинет на пол. Слезы потекли сами собой, а слова застряли где-то в районе солнечного сплетения. Меньшов вошел в комнату и поставил обед на журнальный столик. Затем в два шага пересек пустое пространство и снова оказался в дверном проеме.

– Поешь, ладно? И не опаздывай, этого Валя точно не простит, и влетит нам всем.

Катерина кивнула.

– Меньшов! То есть, Дэн… Денис…

– Что? – Он остановился посреди коридора и пристально посмотрел на Катерину. – Посидеть с тобой?

– Пожалуйста.

Он снова понял! Снова понял без слов, ее просьбу, которую она никогда не заставила бы себя произнести. Они уселись на кровать, и Кучкова принялась за скромную трапезу. Денис разглядывал ее комнату и что-то говорил, но смысл слов не доходил до Катерины. Она думала только о том, как удивительно, что он может понять ее, даже если она ничего не говорит, и как хорошо сидеть рядом с ним, совсем не страшно, и так спокойно. Отчего он стал таким заботливым?

Ответить на этот вопрос Катерина не успела, поскольку Меньшов посмотрел на часы и подскочил, как ужаленный.

– Пять минут до начала тренировки. Валя нас прибьет. Собирайся быстро!

С этими словами он выбежал из комнаты и исчез, а Кэт все-таки опрокинула тарелку с макаронами, оставив на простыне здоровенное масляное пятно.

Вечер наступил неожиданно. Полтора часа в воде. Работа, работа, работа до седьмого пота, полдник, пустые, рассеянные разговоры, ужин, и вдруг – темнота. Смотреть на небо – страшно, вдруг там действительно звезды, о которых говорил Гиреев? Что с ними делать? Они далеко, и могут позволить себе ни о чем не переживать, светить, не ведая о том, что происходит здесь, на Земле, у маленьких спортсменов, приехавших в чужой город на соревнования, которые определят их дальнейшую судьбу. Откуда холодным, равнодушным звездам знать, что творится в душе у Катерины? Нет ни одного человека, который знал бы все, что терзает ее душу, что уж говорить о далеких космических телах? А поводов для переживаний у Кэт нашлось в тот вечер несказанно много. Прежде всего, выяснилось, что она в спешке забыла положить в сумку свою счастливую шапочку, затем она прослушала задание и проплыла на пятьдесят метров больше, выдержала критику тренерши, насмешки Гиреева, и, в конце концов, обнаружила, что боится ночевать одна. Боится необъятной, мертвой пустоты общажной комнаты, где ей предстояло провести даже не одну ночь, а целых четыре! Катерина не могла позвонить ни отцу, ни тем более – мачехе. Рассказать Валентине Георгиевне – немыслимо, она не поймет. Признаться мальчишкам – все равно, что добровольно взобраться на гильотину и покорно ждать, пока ее распнут.