– Может, оно все и к лучшему. Пятому сыну все равно ничего не светило, а так – лучше, чем наемником.

– «Так» – это как? – поинтересовалась я.

– Странствующим целителем. Сам себе хозяин.

Я вытаращила на него глаза.

– Целителем? Не знахарем?

– Обижаешь, – ухмыльнулся он. – Зелья, конечно, тоже собираю, как без них. Но настоящие, зачарованные, не просто травки. Хотя без травок тоже никак, само собой. При болезни королей, например, хороша вишня, а при долгой хандре – зверобой…

– Но почему? – не удержалась я от любопытства. – Ты мог бы наняться в любую знатную семью, или в любую из столичных лечебниц. Не пришлось бы… – Я осеклась.

– Ходить в латаных штанах? – рассмеялся Алан. – Невелика плата за свободу.

– Свободу?

– Конечно. Нанявшись к какому-нибудь лорду, я стал бы прислугой. Пусть очень дорогой и образованной – но все же прислугой, пусть почти равным— но все же «почти». Тем, кто полностью зависит от жалования и настроения господина. Захочет – заплатит. Захочет – велит прогнать. А так я сам прихожу в замок и спрашиваю, нужна ли помощь целителя. И если нужна – остаюсь. На своих условиях. И ухожу, как только перестаю быть нужным.

Он улыбнулся.

– Может, лет через десять, когда я стану старой развалиной…

Я фыркнула. Лет через сорок – может быть.

– …такая жизнь мне надоест, и я променяю ее на теплый угол и каждодневную похлебку, – продолжал Алан, словно не заметив моего смешка. – А пока— я свободен как ветер, и меня это устраивает. Собственно, потому я так уверенно и напрашивался в попутчики – мне все равно, куда идти. Везде будут больные или раненые… а сейчас так особенно.

– Война же закончилась.

– Ой ли? – протянул Алан. – Очень многие решили под шумок прихватить соседских земель. А теперь хозяева собираются вернуть их обратно – и далеко не все пишут прошения королеве. Да и болезни… в войну желудочный катар кажется мелочью, поболит – и перестанет. А потом оказывается, что совершенно ничего невозможно есть, кроме жидкой каши. И так со всем. Работы хватит, куда бы мы с тобой ни пошли.

– Мы с тобой? – подняла бровь я. – Разве мы уже идем вместе?

– А разве нет? – Он обезоруживающе улыбнулся. – После того как я, можно сказать, душу излил, меня отвергают?

Я почему-то смутилась.

– Дело не в тебе, дело…

– …во мне. Когда так говорят, дело обычно оказывается как раз таки «в тебе».

– Да перестань ты, я вовсе не о том!

– Так и я не о том, – Алан снова посерьезнел. – Ты сейчас не знаешь не только куда идти, но и как жить, и стоит ли вообще жить.

– Да назло им всем не умру! – вскинулась я.

– Для начала – и это сойдет. Но раз тебе все равно куда идти и мне все равно – так давай вместе пойдем все равно куда! И веселее, и спокойней… А там разберешься, что ты хочешь от этой жизни.

Это я и так знаю. Чтобы моя семья была жива, а магистр – мертв. Только…

– … я имею в виду из осуществимого.

– Мысли читаешь? – не удержалась я.

– Нет, у тебя на лице все написано, только дурак не поймет.

А ты не дурак.

– Да и вообще… – Он протянул мне сверток с сухарями. – Еще будешь?

Я помотала головой.

– Тогда пойдем. – Алан вернул еду в сумку и поднялся. – Поищем ночлег.

– Эй, я еще не согласилась!

– Завтра разберемся, на свежую голову, – отмахнулся Алан. Протянул мне руку. – Пойдем. Вечереет, а спать в чистом поле опасно.

– Я ночевала в лесу по дороге из Локка, – сказала я, не торопясь опираться на протянутую руку.

Не рассчитала путь, не подумав, что в этот раз еду не верхом и не в карете.

– Нодья, охранный купол, прекрасно проспала всю ночь.

– Повезло, – без тени улыбки произнес Алан. – Я бы не рискнул.

Я внимательно посмотрела на него. Нет, похоже, не врет и не запугивает. Неужели в округе и в самом деле неспокойно? Потому и дорога пустынна, и постоялый двор? Оперлась на протянутую ладонь – широкую и крепкую. Алан вздернул меня на ноги, легко, точно пушинку, подхватил за талию, едва я пошатнулась, и выпустил, когда я утвердилась на ногах.