– Хм… возможно, – ответила я и как можно изящнее выползла из-под стола.

Рядом стоял мужчина неопределенного возраста, так сильно похожий на мою начальницу, что я не удивилась бы, если он оказался ее сыном: те же волчьи глаза и прямые пепельно-каштановые волосы, дряблые щеки и болезненно бледная кожа, в его случае покрытая шрамами от акне.

– Кнопку ищете? – спросил он, волшебным образом угадав мои мысли.

– Да, – призналась я, – и чувствую себя очень глупо.

Мужчина сочувственно покачал головой:

– Она хорошо спрятана в очень странном месте. Ее никто не может найти. И когда сидишь за столом, не дотянуться. Вот она.

Он обошел стол и встал рядом, оставаясь, впрочем, на почтительном расстоянии, просунул руку слева от машинки, словно хотел ее обнять, и с громким щелчком повернул рычажок. Машинка громко заурчала, как спящий кот, и отчетливо завибрировала – вибрации можно было увидеть невооруженным глазом.

– Большое спасибо, – сказала я, пожалуй, слишком эмоционально.

– Не за что, – ответил мужчина.

Я вжалась в стол, чтобы ему хватило места пролезть, и он неуклюже протиснулся мимо, споткнувшись о пластиковый коврик, на котором стоял мой стул, а потом еще и о валяющийся шнур. Он вздохнул и протянул руку; на его безымянном пальце я увидела простой золотой ободок – обручальное кольцо, – что меня удивило. Он выглядел очень одиноким.

– Хью, – представился мой спаситель, – а вы, наверно, Джоанна.

– Да, – подтвердила я и взяла его за руку; та была теплой, сухой и очень-очень белой.

– Я сижу вот здесь, – Хью указал на дверь прямо напротив моего стола, которую я сначала приняла за дверь шкафа. – Если что-то понадобится, обращайтесь. Ваша начальница иногда плохо… – он тяжело вздохнул, – объясняет. Так что, если что-то будет непонятно, спросите меня. – Его лицо вдруг изменилось, он улыбнулся. – Я здесь давно и знаю, как все устроено в этом офисе. Как все работает.

– Насколько давно? – спросила я, не успев подумать, что, наверно, это бестактно. – Долго вы здесь работаете?

– Посмотрим, – Хью скрестил руки на груди и задумчиво сморщил лоб. Он и так говорил медленно, а теперь заговорил еще медленнее. – Я пришел в 1977 году на место ассистента Дороти… – Я кивнула, делая вид, что знаю, кто такая Дороти. – Потом ушел ненадолго… кажется, в 1986-м. Или в 1987-м. Но потом вернулся. – Он снова вздохнул. – Двадцать лет, значит. Уже двадцать лет здесь работаю.

– Ого! – ахнула я. Мне самой было двадцать три года.

Хью рассмеялся:

– Ого! Точнее и не скажешь. – Он пожал плечами. – Мне здесь нравится. Кое-что не нравится, конечно, но мне подходит это место. Работа, которой я здесь занимаюсь.

Я хотела спросить, чем именно Хью занимается, но решила, что это все-таки бестактно. Мама учила никогда не допытываться, сколько человек зарабатывает и какая у него должность. Поскольку разговор происходил в литературном агентстве, я сделала вывод, что Хью – литературный агент.

Снова оставшись одна – свет из кабинета Хью успокаивающе падал на ковер справа от моего стола, – я взяла микрокассету и, повозившись немного, вставила ее в диктофон, после чего снова принялась искать кнопку. Нет, только не это опять, подумала я; на диктофоне тоже не оказалось ничего – ни рычажка, ни каких-нибудь педалей, о которых говорила начальница, – лишь колесико без опознавательных знаков. Я подняла гладкую пластиковую коробку и осмотрела ее со всех сторон, но не увидела ровным счетом ничего.

Я тихо постучала в полуоткрытую дверь кабинета Хью.

– Входите, – сказал он, и я вошла.

Хью сидел за Г-образным столом, похожим на мой, но заваленным грудой бумаг, такой высокой, что за ней не было видно ни его груди, ни шеи. Здесь были распечатанные и нераспечатанные конверты, их надорванные края махрились и напоминали оторвавшиеся от платья оборки; письма, сложенные втрое и полуразвернутые; желтые листки, напечатанные под копирку, и черная копировальная бумага; большие розовые и желтые картотечные карточки; бумажки, бумажки, бумажки… Их было так много, что я встряхнула головой, не в силах поверить, что этот бумажный хаос существует на самом деле.